Жан Баруа
Шрифт:
Как вы себя сегодня чувствуете?
Жан. Недурно.
Сесиль. Чудесная погода…
Жан подходит к окну. Подоконник теплый. Двор залит светом.
Жан. На солнце сейчас, верно, хорошо…
Привычным движением Сесиль складывает тетради. Затем прикалывает шляпу к волосам и берет под мышку одну из тетрадей.
Сесиль. Мне надо отнести ее аббату Левису.
Жан спускается по лестнице вслед за нею. Дверь вестибюля открыта; от ярко освещенного солнцем крыльца рябит в глазах.
Жан, зажмурившись, делает несколько шагов. Солнце жжет ему плечи.
Первые пионы, первая земляника; зеленые виноградные лозы обвивают беседку.
Нa колокольне пробили часы.
Он поднимает глаза; взгляд его скользит по выкрашенной охрой каменной стене и теряется в глубокой синеве небес – в безбрежном куполе.
Он медленно подходит к стоящей в беседке скамье. Садится и откидывает руки на теплую спинку скамьи так, чтобы щедрый солнечный свет заливал все его тело. Кисти рук розовеют на солнце. Блаженное умиротворение.
Он думает:
«Вот я сижу здесь, среди этого великолепия весны… Я его не понимаю. Но оно овладевает мною, подчиняет меня себе.
Существуют, должно быть, целые миры идей, в Которые наша мысль еще не отваживалась проникать… Идей, которые выходят за рамки наших представлений о душе, о боге; идей, которые могли бы примирить наши противоречия… Ах!..»
Прошло несколько минут.
Жан медленно поднимается по ступенькам крыльца.
Звук колокольчика у калитки.
Во дворе появляется незнакомый аббат; увидев Жана, он подходит к нему.
Жан. Госпожа Баруа только что ушла, сударь.
Священник в нерешительности.
Аббат. Разрешите представиться: аббат Левис.
Жан (с крыльца).Госпожа Баруа будет весьма огорчена. Насколько мне известно, она пошла к вам.
Аббат (делает жест, который должен, видимо, означать, что г-жа Баруа и ее благотворительная деятельность сейчас его мало занимают).Если бы я не воспользовался этим случаем, сударь, я бы себе этого никогда не простил… Я лишь недавно прибыл в Бюи. Но с тех пор, как живу в одном городе с вами, я все время испытываю желание нанести вам визит.
Жан слегка наклоняет голову.
О, я знаю, что вы живете очень замкнуто. Но, быть может, то обстоятельство, что в течение двенадцати лет я был если не одним из ваших подписчиков… (указывает на свою сутану)то во всяком случае одним из ваших читателей, дает мне некоторое право нарушить ваше уединение…
Жан (изумленно).Вы читали «Сеятель»?
Аббат. Регулярно. (Опустив глаза.)И, если можно так выразиться, даже сотрудничал в нем, посылая в редакцию письма без подписи, которые вы неоднократно помещали…
Жан (спустившись на две ступеньки).В самом деле? А я и не подозревал… Но я вас держу на солнце, вы стоите… Не угодно ли вам зайти в дом на минуту? Госпожа Баруа, верно, скоро придет.
Баруа вводит аббата в бывшую гостиную, которая служит ему теперь кабинетом; стоящая здесь мебель, подобно обломкам кораблекрушения, напоминает о его прежней деятельной жизни: книжные шкафы, письменный стол и стоящий на камине в полном одиночестве «Пленник» Микеланджело, скорбный и навсегда застывший в своем усилии освободиться.
Аббат Левис – высокий, худой человек.
Правильные черты лица, которое время от времени бороздит нервный тик. Желтая, морщинистая кожа. Взгляд то рассеянный, то пристальный. Подвижный рот, губы при попытке улыбнуться складываются в печальную гримасу.
Жан (заинтересованно).Я так удивлен, что среди наших корреспондентов был священник!.. С каким же настроением вы читали наш «Сеятель»?
Аббат. Я принимал его чаще всего со значительными оговорками, но всегда с интересом, а нередко с сочувствием.
Жан делает жест, выражающий удивление.
Разве вы не считаете, что человеку, достигшему определенного уровня мышления, решившему уважать истину и следовать велениям совести, трудно оставаться на своих позициях, не будучи одновременно хоть немного на стороне… своих противников?
Жан, не отвечая, внимательно смотрит на него.
(После непродолжительного молчания.)Вашим преемником сделался господин Брэй-Зежер?
Жан. Нет. Некий молодой человек по фамилии Далье, настоящий сектант. Но это лишь подставное лицо Зежера, который всегда предпочитал оставаться в тени.
Аббат. А вы уже не имеете совсем никакого отношения к журналу?
Жан (резко).О нет, никакого! И поверьте, я решительно не одобряю того все более и более анархического направления, которое они придают журналу!
Аббат молчит.
Кстати, я окончательно порвал с ними всякие связи. (Беря с этажерки брошюры.)Мне, по привычке, присылают новые номера, но, как видите, я теперь даже не разрезаю их… К чему? Все, что они пишут, меня раздражает!
Он хмурит брови и небрежно разбрасывает по столу номера журналов; затем решает переменить тему разговора.
Сейчас я переписываюсь только с Марком-Эли Люсом и с Ульриком Вольдсмутом: с ним я дружу еще со времен моей трудной молодости.
Аббат. Химик?
Жан. Вы его знаете?
Аббат. Я читал его книгу.
Жан довольно улыбается.
Жан. Да, это прекрасный человек! Вот уж тридцать лет, как он занимается проблемой происхождения жизни… Ищет без устали тридцать лет…