Жан-Кристоф (том 1)

Роллан Ромен

– зачем она задела Кристофа, неосторожно оскорбив предмет его любви?

Мать ее проявляла меньше терпения. Г-жа Фогель, от которой ничто не могло укрыться, быстро приметила, равно как и дедушка Эйлер, частые беседы Кристофа с их молоденькой жиличкой; нетрудно было догадаться, что здесь роман. А это шло вразрез с их тайными планами женить Кристофа на Розе, и семейству Эйлеров теперь казалось, что Кристоф, – у которого никто не спрашивал согласия, – обидел их, хотя он вовсе не обязан был знать, как распорядились они его судьбой. Но деспотичная Амалия не могла допустить, чтобы кто-нибудь думал иначе, чем она, и возмущалась тем, что Кристоф не разделяет пренебрежительного мнения о Сабине, которое неоднократно высказывалось ею вслух.

Амалия не

стеснялась напоминать Кристофу это свое мнение. Как только Кристоф оказывался рядом, г-жа Фогель под любым предлогом заговаривала о соседке, стараясь побольней уязвить Кристофа; а так как глаза и язык ее были беспощадны, то она не особенно затруднялась в подыскании соответствующих фактов и выражений. С безжалостным чутьем женщины, которая оставила далеко позади мужчину в искусстве причинять боль, равно как и творить добро, Амалия не столько распространялась о лености и прочих нравственных недостатках Сабины, сколько упирала на ее нечистоплотность. Ее нескромное око соглядатая в поисках доказательств проникало сквозь закрытые ставни, выслеживало Сабину в спальне; она без стеснения оглашала женские секреты и наслаждалась грубой откровенностью своих наблюдений. А когда приличие не позволяло сказать всего, Амалия прибегала к многозначительным намекам.

Кристоф бледнел от стыда и ярости, он становился белым, как бумага, губы у него тряслись. Роза, предвидя, что воспоследует, умоляла Амалию замолчать, даже становилась на сторону Сабины. Но слова дочери распаляли г-жу Фогель.

Обычно кончалось тем, что Кристоф, как бешеный, вскакивал со стула, молотил кулаками по столу и кричал, что подло так говорить о женщине, подло шпионить за нею, смеяться над ее бедностью; только злобный человек может так ополчиться на прелестное, доброе, безобидное создание, живущее в стороне от всех, никому не причиняющее зла, ни о ком не злословящее. И вообще зря стараются, пусть не воображают, что можно повредить Сабине в чьем-либо мнении, напротив, так она еще милее, еще лучше видишь ее доброту.

Амалия понимала, что зашла слишком далеко, но отповеди Кристофа ее оскорбляли, и, переводя спор в другую плоскость, она заявляла, что слишком легко говорить о доброте, – чего только не оправдывают этим словом! Черт возьми! Нетрудно прослыть доброй, ничего никогда не делая, не заботясь ни о людях, ни о выполнении своего долга.

На это Кристоф отвечал, что первейший долг человека делать жизнь приятной своим близким, но что есть немало таких особ, которые полагают свой долг в ином – делают все, что безобразно, противно, надоедают другим, стесняют чужую свободу, злятся, оскорбляют соседей, слуг, домашних, самих себя. Храни нас бог от таких людей и их долга, как от чумы!..

Спор обострялся. Амалия не скупилась на ядовитые намеки. Кристоф не отставал. Все это привело лишь к тому, что Кристоф нарочно стал показываться теперь вместе с Сабиной. Он при всех стучался к ней в дверь. Весело говорил с ней, смеялся и с умыслом выбирал такие минуты, когда Амалия и Роза могли их видеть. Амалия мстила ядовитыми речами. Но чувствительное сердце Розы страдало от этой утонченной жестокости; она догадывалась, что Кристоф ненавидит их всех, что он им мстит, и горько плакала.

Так Кристоф, сам не раз страдавший незаслуженно от человеческой несправедливости, научился причинять другим незаслуженные страдания.

Спустя некоторое время брат Сабины – мельник, живший в Ландегге, маленьком селении, всего в нескольких лье от городка, – решил отпраздновать крестины своего новорожденного сына. Сабине предложили быть крестной матерью. Она пригласила Кристофа. Кристоф не любил таких торжеств, но из желания досадить Фогелям и побыть с Сабиной охотно согласился.

Сабина не могла отказать себе в невинном удовольствии и пригласила также Амалию и Розу, зная заранее, что они откажутся. Обе действительно не преминули отказаться. Розе до смерти хотелось принять приглашение. Она вовсе не питала к Сабине неприязни, временами даже чувствовала к ней настоящую нежность, –

ведь Сабину любил Кристоф; Розе хотелось сказать об этом своей сопернице, броситься к ней на шею. Но рядом была мать, мать, служившая образцом и примером. Поэтому Роза ожесточилась в своей гордыне и отклонила приглашение. Когда же Кристоф с Сабиной уехали и Роза подумала о том, что они вместе, что они счастливы, что они теперь прогуливаются в этот чудесный июльский день, а она сидит в комнате, перед нею стопка белья, которое нужно перештопать, да еще мать все ворчит, – ей показалось, что в их доме можно задохнуться, и она прокляла свое самолюбие. А может быть, еще не поздно?.. Увы, если бы даже не было поздно, она все равно поступила бы так же…

Мельник прислал за Сабиной и Кристофом тележку. По дороге они заезжали за другими приглашенными из города и с соседних ферм. Погода стояла прохладная, сухая. Яркие лучи солнца играли в краснеющих кистях придорожной рябины и в вишеннике, посаженном вдоль межи. Сабина улыбалась. Ее бледное личико порозовело от свежего воздуха. Кристоф держал на коленях девочку. Им не хотелось разговаривать, они обменивались с соседями пустыми замечаниями; для каждого было радостью слышать голос другого, было радостно сидеть рядом на одной скамеечке. Показывая друг другу на какой-нибудь домик, дерево, прохожего, они переглядывались важно и весело, как дети. Сабина любила деревню, но почти никогда не ездила к брату: ее одолевала лень. Уже скоро год, как Сабина не выбиралась из города, и теперь всякий пустяк веселил ее взор. Кристофу все это было давно знакомо, но он любил Сабину и, как всякий любящий, смотрел глазами любимой, откликался на каждое ее радостное движение, вдвойне восторгался, видя ее восторг, – разделяя чувства Сабины, составлял с нею одно целое.

На дворе у мельника собрались родные и гости, прибывшие раньше; они встретили появление тележки громкими криками. Кудахтанье кур, кряканье уток, лай псов сливались в оглушительный шум. Мельник, по имени Бертольд, белокурый малый, с квадратным черепом и такими же плечами, высокий и крепкий, – полная противоположность тоненькой и хрупкой Сабине, – подхватил ее на руки и бережно поставил на землю, будто боялся разбить. Кристоф сразу же заметил, что сестричка, как это нередко бывает, вертит гигантом мельником, а тот, хоть и отпускал довольно тяжеловесные шутки, прохаживаясь насчет ее капризов, лености и множества других недостатков, служит ей покорно, как раб. И она так к этому привыкла, что считала его поведение в порядке вещей. Она все считала в порядке вещей и ничему не удивлялась. Она не прилагала никаких усилий, чтобы внушить к себе любовь; ей казалось, что так оно и должно быть, а если кто-нибудь не особенно ее жаловал, ну и бог с ним, – потому-то все ее и любили.

Кристоф сделал и другое, менее приятное открытие. Он совсем позабыл, что на крестинах полагается быть не только крестной матери, но и крестному отцу и что куму, по обычаю, даются кое-какие права над кумой, от чего вряд ли кто-нибудь откажется, особенно если кума молоденькая и хорошенькая. Кристоф вспомнил об этом лишь тогда, когда какой-то фермер с белокурыми кудрями и сережками в ушах подошел к Сабине и со смехом расцеловал ее в обе щеки. Ему бы сказать себе, что только такой глупец, как он, мог забыть об этом, что нелепо обижаться на всем известный обычай, а он вместо этого надулся на Сабину, будто она нарочно заманила его в ловушку. А так как во время церемонии он оказался далеко от Сабины, то рассердился еще больше. Время от времени Сабина оборачивалась и, высмотрев Кристофа среди длинной процессии, протянувшейся по лугу, бросала ему ласковый взгляд. Но он притворялся, будто ничего не замечает. Сабина чувствовала, что Кристоф сердится, догадывалась даже почему, но ничуть не тревожилась, а только забавлялась. Если бы даже она по-настоящему поссорилась с любым человеком и по-настоящему огорчилась этой ссорой, она все равно бы пальцем не шевельнула, чтобы положить конец недоразумению: уж очень много хлопот. Все и так окончится хорошо, все устроится само собой.