Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
— Вы — мой пленник. Сдавайтесь, или я разнесу вам череп, а мне бы этого очень не хотелось, потому что вы один из самых отважных людей на свете.
Оторва в бессильной ярости прорычал:
— Сдаться?! Это отвратительно! Я буду обесчещен… Лучше убейте!
Молодой человек хотел сорвать с себя орден, чтобы победителям не достался такой ценный трофей.
Человек с пистолетом добавил тихо:
— Я понимаю ваше отчаяние… Я как никто другой уважаю вас и восхищаюсь вашей храбростью… но война есть война… вы должны смириться. Сохраните на груди этот благородный знак вашего мужества… здесь к нему будут относиться так же почтительно, как у вас.
Слова эти, произнесенные с непередаваемым достоинством, смирили, словно по волшебству, гнев Оторвы.
Он ответил, еще слегка задыхаясь:
— Такому честному… такому великодушному противнику, как вы… я сдаюсь безоговорочно!
Русский, успевший тем временем заткнуть пистолет обратно за пояс, помог пленнику встать и представился, протягивая ему руку:
— Майор Генерального штаба, Павел Михайлович. Считайте меня своим другом.
Зуав пожал руку русскому офицеру и ответил взволнованно:
— Сержант Оторва. Господин майор, в ответ на дружеские чувства, которыми вы меня почтили, примите выражение моего уважения и самой горячей симпатии.
ГЛАВА 3
Отступление. — Раненые. — Дама в Черном и Понтис. — В лазарете. — Еще об изнанке славы. — Ампутация. — Героическая твердость. — Награда. — Визит генерала. — Самоотверженность Розы.
В ту самую минуту, когда Оторву поднимали на крюке, Дама в Черном упала в ров. Слишком низко свесившись за край рва, да еще получив тяжелое ранение, она упала сверху на плечи горниста. Питух, не успев отскочить, инстинктивно подставил спину, наклонил голову и ждал удара.
Две секунды напряжения, и Дама в Черном, словно бомба, обрушилась на его позвоночник. Обычный человек был бы раздавлен, но этот худенький мускулистый парижанин, чьи сухожилия были пропитаны спиртом, казался сделанным из стали.
Он подогнул колени, раненая перекатилась на землю и осталась лежать как мертвая. Питух тяжело вздохнул и сказал ворчливо:
— Ну и ну! Счастье еще, что я не картонный.
Он поднял голову и увидел сквозь дым, как Оторву втаскивали в амбразуру.
— Беда!.. Оторву захватили!..
Переведя взгляд на землю, Питух различил Понтиса, который пытался ползти на руках и коленях, волоча искалеченную ногу.
— Тысяча чертей!.. Тебе плохо?.. Бедняга!.. Сюда, братцы, сюда!
Буффарик, с непокрытой головой, перепачканный кровью, вынырнул из дымного облака, которое стлалось по земле, затеняя рождающийся день.
— Что такое? Что тут у вас?
— О, сержант! Если б вы видели! Оторва!..
— Я видел… сейчас мы ничем не можем ему помочь… Бедный малый!..
— Помогите мне унести Понтиса! Не оставлять же его русским!
— Само собой! Взвали его мне на спину!
— Спасибо, сержант… спасибо, Питух… — пробормотал раненый, теряя сознание.
— А мне кого тащить? — спросил Питух.
— Эту бабу… взвали ее тоже на спину, — ответил Буффарик.
— Мало того, что эта шельма наделала бед своими гранатами…
— Ты глуп, а еще горнист! Давай, давай делай, что говорят!.. В нашем распоряжении ровно две минуты. Со всех сторон трубят отступление… Вот-вот набегут русские и прикончат нас…
— И что же?
— Ничего! Я иду первым, тащу Понтиса, а ты идешь за мной след в след… с чертовой куклой на горбу… я тебе уже сказал. Если русские станут стрелять, язви их в душу, баба тебя прикроет… все равно как тур из мяса и костей.
— И хитры же вы, сержант!
— Не болтай! Помоги мне взвалить беднягу на спину… смотри, он без памяти… Давай, бери бабу и вот так, сторонкой… пошли!
И зуавы заспешили со своим тяжелым грузом, обходя воронки, каркасы туров, завалы и чудом ускользая от града пуль. Понтис был без чувств. Дама в Черном оставалась недвижима, и Питух рассудил про себя: «Если она в самом деле померла, я оставлю ее, как только поутихнет стрельба».
Они оставили позади еще метров пятьдесят, и раненая тихо застонала.
— Смотри-ка, — заметил горнист, — заворковала. Значит, точно — живая.
К Буффарику и Питуху присоединились солдаты из разных частей. Они ускорили шаг, спеша укрыться на французских позициях. Сигналы к отступлению звучали еще громче, и русские начали охотиться за теми, кто замешкался.
Сержант и горнист время от времени останавливались, чтобы перевести дух. Товарищи пожимали им руки и подшучивали над Питухом, мягко говоря, в нескромных выражениях. Питух тоже не лез за словом в карман. Отбиваясь от шутников, он говорил:
— Смейтесь сколько вашей душе угодно, но эта баба — настоящий солдат. Как-никак это по ее наущению захватили Оторву, это она покалечила Понтиса, да и мне от нее досталось… И при этом держится под огнем, как наши ветераны с тремя нашивками.
— Ничего себе!.. Да, с ней небось трудно поладить и дома, — отозвался кто-то из солдат.
Наконец они добрались до Зеленого холма. Буффарик и Питух были совершенно вымотаны. Раздробленная нога бедного Понтиса бессильно болталась, кости расходились и трещали. Дама в Черном пришла в себя, застонала и попыталась протестовать.
Яркое июньское солнце осветило картину только что закончившейся бойни, пушки, повернутые в сторону Малахова кургана, окровавленные штыки, почерневшие от пороха лица, веселые цвета французских мундиров.
Дама в Черном обвела все вокруг блуждающим взглядом и вскрикнула:
— Кто вы? Куда вы меня несете?..
— Я — капрал Питух, горнист… несу вас в лазарет.
— Оставьте меня… я хочу уйти…
— Мадам, — тихонько отозвался горнист, — вы не сможете сделать и двух шагов… будьте же благоразумны… вы тяжело ранены… В лазарете о вас будут заботиться, как о принцессе… там лечит доктор Фельц.