Жанна Д'Арк, Орлеанская Дева
Шрифт:
Известно, что через два дня после отречения Жанны на Сент-Уэнском кладбище, где она обязалась в числе прочего снять мужской костюм, Жанну обнаружили в ее камере снова одетую в мужское. Это — так называемый «рецидив ереси», результатом которого был однозначный смертный приговор.
Историки расходятся во мнениях по поводу причин, заставивших Жанну нарушить обещание и, невзирая на угрозу костра, надеть мужское платье. По одной версии, основанной на свидетельстве Жана Масье, Жанну вынудили к этому охранники: «Вот что случилось в воскресенье на Троицу (27 мая)… Утром Жанна сказала своим стражникам-англичанам: «Освободите меня от цепи, и я встану». Тогда один из англичан забрал женское платье, которым она прикрывалась, вынул из мешка
По другой версии, основанной на показаниях самой Жанны, она одела мужской костюм добровольно, как протест против произвола судей, не выполнивших своего обещания перевести ее в женскую тюрьму, освободить от кандалов и допустить к мессе и причастию. «Спрошенная, почему она надела мужской костюм и кто заставил ее надеть его, отвечала, что она надела его по своей воле и без всякого принуждения». Эту тему очень подробно разрабатывает В.Райцес.
Как бы то ни было, все историки сходятся во мнении, что имела место провокация. Однако, у ревизионистов свое мнение об этом инциденте.
«Подставные лица предложили ей бежать. Жанна не выдержала: облачилась в мужскую одежду, которую перед судьями обязалась не носить более, и сделала попытку к бегству. Ее поймали. Враги в тайне потирали руки. Теперь ей не отвертеться»[6].
На чем основана эта версия — неизвестно.
По мнению ревизионистов, казнь Жанны, последовавшая за этим, была инсценировкой, а Кошон был участником этой инсценировки и одним из «спасителей» Жанны.
«Жанну объявили вероотступницей. Теперь и речи не могло быть о выкупе. Только тайное освобождение. Но какое?
Пьер Кошон и тут не сплоховал. Инквизиторский суд вынес приговор. Довольно странный в таких обстоятельствах. В позднейшей рукописи монсеньера Пьера Кошона (хранится в библиотеке Национального собрания) находим следующее воспроизведение приговора: «… поскольку, как мы только что отметили, ты дерзновенно погрешила против Господа и его святой церкви, мы, судьи, чтобы ты могла предаться спасительному покаянию, со всем нашим милосердием и умеренностью осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечную тюрьму, хлеб страдания и воду тоски так, чтобы ты могла там оплакивать свои грехи и больше не совершала таких, которые пришлось бы оплакивать».
О костре, если читатель успел заметить, и речи нет»[6].
Откуда же взялся костер? Ведь даже судьи приговорили Девственницу не к смерти, а к пожизненному заключению»[6].
Следует заметить, что вышеприведенная цитата относиться к приговору, произнесенному на Сент-Уэнском кладбище, после отречения Жанны. Разумеется, в нем не было речи о костре! Приговор, зачитанный Кошоном перед казнью Жанны звучал иначе:
«Именем Господним… мы объявляем тебе, Жанна, что должно тебе, как члену гнилому, быть из Церкви исторгнутой, дабы всех остальных членов не заразить… Мы извергаем тебя, отсекаем тебя, оставляем тебя, прося светскую власть вынести над тобой умеренный приговор, не доходящий до смерти и до повреждения членов».
Речи о костре напрямую нет и здесь, однако, эта лицемерная формула обязательно фигурировала в приговорах о передаче в руки светской власти и во всех случаях означала сожжение на костре. Просьбой церкви к мирским властям «милостиво поступить с осужденной», церковь очищалась от крови казнимого, ибо церковь милует, а государство казнит.
Обычно, после передачи осужденного в руки светской власти, служители церкви произносили формулу «Ecclesia abhorret a sanguine» («Церковь отвращается от крови»),
Никто, скорее всего, не собирался держать Жанну взаперти всю ее жизнь. Не было нужды. А вот вывести ее из игры окончательно нужда была у всех. И костер — самая лучшая маскировка для этого. Иди потом, доказывай, кого сожгли на самом деле»[6].
Так появляется утверждение о том, что на руанской площади была сожжена не Жанна, а другая женщина.
«К месту казни привели женщину, у которой на голову был надет капюшон, а сверху капюшона еще и колпак. Неясно, зачем вдруг понадобился капюшон?? Обычно несчастные, осужденные к сожжению, шли на костер с обнаженной головой, если не считать бумажного или картонного колпака, обмазанного, как и рубаха, сернистым составом. Может быть, капюшон оказался необходим, чтобы скрыть лицо бедной женщины?»[6]
«В данном случае было сделано все, чтобы не только толпе, но и солдатам, ее сдерживающим, практически ничего не было видно. Вопреки обычной практике на площади находилось 800 (!) солдат, оттеснявших народ на самый край площади Старого рынка. Площадь не так уж и велика, и солдаты стояли плотной стеной. Много ли разглядишь из-за такой «стены»?» [6]
«Далее, костер частично загораживал огромный деревянный щит, на котором большими буквами начертали причину приговора»[6].
Данная версия не выдерживает никакой критики. Существуют многочисленные показания свидетелей, говоривших с Жанной в этот день, видевших ее перед казнью, и утверждающих, что казнили именно ее.
«Рано утром в среду 30 мая в темницу к Жанне вошли два монаха-доминиканца: Мартен Ладвеню, которого она уже видела на процессе, где он был заседателем, и брат Жан Тумуйе, помогавший ему. Юный, впечатлительный брат Жан оставил волнующий рассказ о встрече с Девой: «В этот день Жанна была передана светскому суду и предана сожжению… Утром я находился в тюрьме вместе с братом Мартеном Ладвеню, посланным к ней епископом Бове, дабы сообщить о скорой смерти, заставить ее воистину покаяться и исповедать ее. Все это названный Ладвеню выполнил тщательно и милосердно. И когда он объявил несчастной женщине, какой смертью она должна умереть в этот день, как то предписали ее судьи, а она услышала, какая тяжкая и жестокая смерть ее столь скоро ожидает, она начала горестно и жалобно кричать и рвать на себе волосы: «Увы! Неужели со мной обойдутся настолько ужасно и жестоко, что мое нетронутое тело, доселе неиспорченное, сегодня будет предано огню и превращено в пепел! Ах! Я бы предпочла, чтобы мне семь раз отрубили голову, чем быть сожженной. Увы! Если бы я была в церковной тюрьме и охраняли бы меня духовные лица, а не враги и недруги мои, со мной не случилось бы такой беды. Ах! Я обжалую перед Господом Богом, Великим Судией, огромный вред и несправедливость, причиненные мне». И прекрасно звучали жалобы ее на тяготы, которым ее подвергали в темнице тюремщики и другие, кого настроили против нее. После этих жалоб явился упомянутый епископ, которому она сразу же сказала: «Епископ, я умираю из-за вас». И он начал укорять ее, приговаривая: «Ах! Жанна, сносите все терпеливо, вы умрете, ибо вы не выполнили то, что обещали нам, и вновь обратились к колдовству». И бедняжка Дева отвечала ему: «Увы! Если бы вы поместили меня в тюрьму церковного суда и передали в руки компетентных, правомочных и достойных церковных стражей, этого не случилось бы. Вот почему я взываю к Богу против вас». После этого, — пишет Жан Тумуйе, — я вышел и больше ничего не слышал»[4].
Если Жанна знала, что ее ожидает спасение, чем объяснить такое ее состояние?
«Потом ее вывели из тюрьмы, посадили на повозку и повезли к месту казни. На ней было длинное платье и шапочка. Она тихо и горько плакала.
Толпы народа стояли на ее пути. Английское командование опасалось беспорядков и вывело на улицу весь гарнизон нормандской столицы. 120 солдат сопровождали повозку, еще 800 выстроились на площади Старого рынка. Там, неподалеку от церкви Спасителя, сложили костер» [11].