Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 1
Шрифт:
Дней десять после отъезда королевы Великий управляющий двора выдерживал натиск настырного шевалье и изворачивался, как мог, объясняя, почему приказ о его назначении до сих пор не подписан. На одиннадцатый день пришло долгожданное письмо от королевы…
Видимо, её величество сильно заскучала. При явном желании быть осторожной, она, все-таки допустила в короткой записке несколько досадных оговорок, которые заставили Бернара д'Арманьяк, впервые за последние полгода, широко улыбнуться.
– Вот теперь пора! – воскликнул он, бережно пряча на груди бумагу, исписанную королевой.
Всё дальнейшее напоминало бой без
Далёкий от дурных мыслей шевалье де Бурдон долго не мог понять, чего от него хочет присланный коннетаблем Танги дю Шастель. С высокомерием не очень умного человека он требовал почтения к своей персоне, все ещё пребывая в иллюзорном заблуждении, что королева своим всемогуществом его защитит. Но мессир Танги совершенно его уничтожил, показав приказ об аресте, подписанный королем.
Изабо тоже никак не хотела верить… Рыцарь Дюпюи, которого коннетабль прислал в качестве её тюремщика предъявил все нужные бумаги, в том числе и отдельное указание его величества отвезти Изабо в Тур, где и содержать под арестом до конца следствия. Но, даже видя, как перепуганные служанки собирают её вещи, даже садясь в карету без гербов и украшений, с одной только дочерью и без единой фрейлины, королева продолжала надменно заверять, что Арманьяк перестарался, и очень скоро безумный король переменит свое решение, а коннетаблю придётся за все ответить…
До самого Тура она сидела в карете очень прямо, не шевелясь, и без отрыва смотрела за окно широко раскрытыми неподвижными глазами. К месту своего заточения проследовала с гордо вскинутой головой, и только брезгливо поморщилась, заметив перебегающую пустой зал крысу. Но, когда Дюпюи распахнул перед ней дверь сыроватой, не обустроенной комнаты, Изабо вдруг побледнела и пошатнулась.
Вид жёсткой лежанки в углу сказал ей яснее самого жёстокого приговора, что всё кончено! Не будет больше ни жарких ночей в объятиях красавца шевалье, ни юности, ни обманчивой иллюзии вечного любовного восторга – ни-че-го! И самого шевалье де Бурдона тоже никогда больше не будет, ни в её жизни, ни на этом свете.
Изабо застонала, представив, что сделают с этим красивым телом палачи Арманьяка в застенках Шатле! И, рисуя в воображении картины, одну страшней другой, она поклялась, что отныне свою недорастраченную страсть обратит на ненависть ко всему, что хоть как-то связано с человеком по имени д'Арманьяк!
Весь вечер и всю ночь королева проплакала, жалея себя и несчастного де Бурдона, которому столько предстояло вынести. Но она ошибалась. Обезумевший от страха шевалье не выдержал первого же допроса. Он умер во время пытки, рыдая и крича, что ничего не знает о связях королевы с Жаном Бургундским, после чего попросил воды, которой уже не дождался. Эти слова, последние в короткой жизни красивого юноши, были аккуратно записаны, вместе со всеми его «не знаю», и переданы Бернару д'Арманьяк, который, читая, лишь безразлично повёл бровями.
– Что делать с телом, мессир? – пустым голосом поинтересовался судейский стряпчий.
Не думая ни минуты, коннетабль ответил:
– Сами не знаете? Бросьте в Сену. Он мне больше не нужен.
Бурже
Первое без герцога Анжуйского Рождество прошло печально и скромно. Угроза нового вторжения
Из-за траура посвящение в рыцари его и дофина Шарля прошло более чем скромно – не было даже турнира. Но ни сами юноши, ни посвящавший их коннетабль не придали значения внешней форме обряда, полагая его внутреннее содержание более значимым именно в эти дни, и именно в таком скромном обрамлении, нежели у обряда, проведённого по всем правилам в дни более спокойные.
Заботы, связанные с устранением королевы, немного вернули мадам Иоланду к жизни, но душевное умиротворение покинуло её, кажется, навсегда. И особого удовлетворения она тоже не испытывала. Изабо была не тем противником, которого следовало уважать, хотя бы за целеустремленность. Гораздо более важным представлялось герцогине теперь то, как сумеет Шарль освоиться в Париже, при дворе своего отца, в новом качестве принца, уже не презираемого, но и не уважаемого ещё должным образом.
Граф Бернар, правда, сумел оценить плоды воспитания дофина. Разговора на эту тему у них с мадам Иоландой не было, но по тому почтению, по заботе, с которой коннетабль обращался с Шарлем, увозя его в Париж, было ясно и так – он всё понял и принял, доказав тем самым, к чести своей, что печётся всё же не о личной выгоде, а о делах государства. И благодарная герцогиня не унизила его просьбой беречь дофина, как зеницу ока, и не поехала в Париж, вопреки ожиданиям коннетабля, а осталась в Бурже с одним только младшим сыном. Хотя и настояла в последний момент на том, чтобы верный Танги дю Шастель находился при Шарле, как в былые времена. «Вам преданные люди тоже не повредят», – сказала она Бернару д'Арманьяк, объясняя свое решение. – «Кто знает, сколько ещё врагов вы приобретете, устранив королеву, а Танги из тех людей, на которых не надо оглядываться в минуту опасности…»
Граф оценил и этот жест. Многочисленные потери друзей и близких сделали его более жёстким к врагам, но и более внимательным к тем немногим сторонникам, которые ещё оставались. Он прекрасно понимал, насколько тяжело деятельной натуре герцогини Анжуйской оставаться в одиночестве. Но понимал он и то, что мадам Иоланде требовалось время для окончательного восстановления, поэтому, уезжая, пообещал сделать для неё то единственное, что мог – держать в курсе всех событий.
Обещание своё д'Арманьяк исполнил. Подробное письмо об аресте Изабо, де Бурдона и всех тех, кого посчитали врагами правящей партии было передано в Бурже с мадам де Монфор, чтобы её светлость могла не только прочитать, но и послушать из первых рук обо всём, что её интересовало.
О да, можно не сомневаться, герцогиня выспросила всё до малейшей детали и, едва ли не наизусть, выучила письмо. Единственное, что неприятно кольнуло, было непреклонное желание принцессы Мари следовать за матерью к месту её заточения. Принцесса, обещанная в жёны английскому королю, была пока лишь тенью на государственной шахматной доске – Монмут в любой момент мог передумать, отказаться, или подыскать партию с каким-то новым расчётом. Но пока этого не случилось, графу Бернару всё же не следовало выпускать королевскую дочь из области своего внимания, даже учитывая, что гарнизон в Туре надёжный.