Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 3
Шрифт:
Вчера, после ухода епископа, девушка выплакала по дням всю свою жизнь.
Отдельные, вроде бы бессвязные когда-то события, сцепились теперь в прочную цепь, сковавшую её волю. Но, сколько бы Жанна ни думала, сколько бы ни вспоминала, Клод звеном этой цепи никак не становилась! Скорее наоборот, уверенность в том, что она и есть подлинная Дева стала абсолютной, когда ушла вера в своё предназначение. «Я всего лишь тело, не достойное такой души, – твердила себе Жанна. – Но, если в этом мире первейшей заботой является ублажение тела, и особенно такого, в котором, по прихоти
Поданное для подписи перо показалось ей бесплотным.
Жанна взяла его и глубоко, как перед прыжком, вдохнула.
Длинный хвост первой буквы её имени чёрным шрамом прорезал белизну бумаги…
Всё…
Дыхание оборвалось. И где-то внутри разбилась девочка, так и не перелетевшая через овраг…
– Что значит, покаялась?!
Бэдфорд не верил своим ушам.
Буквально накануне выехал из Руана по неотложным делам, всего на пару дней, уверенный, что ничего в его отсутствие не случится!
Правда, в дороге ему донесли, что девица подписывать обвинение отказалась, из-за несогласия со всеми его пунктами, но это было не страшно. Герцог просто подумал, когда вернётся, вызвать к себе судейских, чтобы втолковать им, как следует вести себя дальше. Не то наделают новых глупостей, вроде той, с отравленной рыбой… Этот Кошон слишком ретив, слишком хочет возглавить местную епархию, так что, чего доброго, ещё к пытке прибегнет… Хотя, нет, он ведь знает, кем является эта девица, не посмеет… Но тем он и опасен. Оттого, видно, и пытался девчонку отравить, что ничего другого не смеет…
И вдруг такая новость!
– Вы что же хотите сказать, она всё подписала?!
Секретарь де Ринель молча кивнул.
Бэдфорд грузно поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, принялся ходить по комнате, соображая, чем эта новость может обернуться.
– Ваш родственник постарался? – обронил он секретарю, который приходился Кошону зятем.
Тот не ответил.
Впрочем, ответа и не требовалось, и так было ясно, что никому другому…
– Епископ уверяет, что на обвиняемую подействовало присутствие его величества, – вмешался в размышления голос де Ринеля. – А ещё её испугала возможность применения пытки.
Бэдфорд замер. Присутствие короля? С чего вдруг, если ещё зимой Кошон уверял, что его величество лучше не пускать на заседания и делать это с подчёркнутой демонстрацией того, что чистую душу невинного дитя оберегают от колдовского влияния еретички?! Хотя, с тех пор многое переменилось. Да и кардинал Винчестерский вернулся из Лондона слишком раздражённым. Мог и он настоять на присутствии… Но почему всё сделалось за спиной самого Бэдфорда, без его ведома и как раз в те дни, когда он уехал из Руана?!
Надо срочно возвращаться и выяснить, что за дела они там пытаются провернуть?!
– Какое сегодня число? – спросил Бэдфорд.
– Двадцать шестое, милорд.
– А когда она подписала
– Двадцать четвёртого, вечером. Вчера она надела женское платье и выслушала приговор.
– Какой приговор?! – вскинулся Бэдфорд. – Его что, уже огласили?!
– Да, милорд. Суд признал девицу Жанну виновной в еретических заблуждениях и приговорил её к…
Секретарь полез в бумаги, чтобы процитировать точно, и, как показалось Бэдфорду, возился целую вечность.
– Вот, нашёл! «К вечному заточению на хлебе страдания и воде скорби».
У Бэдфорда отлегло от сердца. Слава Господу, вынесенный приговор как раз такой, какой и надо. Значит, можно не спешить.
– Велите всё приготовить к отъезду, Ринель, – распорядился он. – Мы поедем в Руан… завтра.
Руан
(вечер 27 мая 1431 года)
Клод, за ногу прикованная к стене, сидела на соломе, которая не менялась, кажется, целую вечность и уже начинала заражать гнилостным запахом всё вокруг. Выбрать из неё соломинку почище и твёрже было почти невозможно, но девушка такую нашла, и теперь сосредоточенно пыталась подсунуть её под железо на ноге, чтобы хоть немного унять зуд от потёртостей.
Уж и так она старалась двигаться, как можно меньше. Но вставать и ходить по естественным надобностям всё же приходилось. Плюс к этому, постоянная сырость, которая словно въелась в стены, и духота, которая, вот уже несколько недель изнуряет её куда больше, чем холод в самом начале заточения.
Клод поелозила соломинкой, однако сделалось ещё хуже. Закованная щиколотка распухла, палец под кандалы больше не пролезал, а сухая травинка только щекотала. Пришлось потереть саднящую кожу самими же кандалами. Противная тупая боль тут же отдалась где-то в затылке, но девушка только тряхнула головой. «Когда-нибудь это закончится», – сказала она себе.
Это бессмысленное заточение следовало переносить, не добавляя себе мучений лишними вопросами. Да, её не вызывали ни на какие допросы, и сюда к ней тоже никто не заглядывал, как будто никакой Клод вообще не существовало. Но, во-первых, тут она была ближе к Жанне, чем в любом другом месте, (исключая, конечно, камеру самой Жанны, но туда Клод никто бы не пустил). А во-вторых, зачем-то она была тут нужна, потому что иначе ничем нельзя объяснить тот факт, что её тоже выкупили у герцога Бургундского.
Поэтому Клод и велела себе ни о чём грустном не думать и, раз уж повлиять она ни на что не могла, принимать эту новую данность, как и всю прожитую жизнь, с ясной уверенностью, что всё когда-нибудь разъяснится и завершится. Поэтому она запаслась терпением и ждала. А чтобы не было очень тоскливо и совсем уж бесцельно, перебирала мыслями всё, что было в её жизни памятного. Как эмбрион в материнской утробе всасывает всё, что необходимо ему для роста, так и Клод в своей камере отгородилась ото реальности коконом воспоминаний, выбирая оттуда самое значимое, самое важное, что обязательно понадобится в жизни новой, которая, как она считала, обязательно наступит.