Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 3

Алиева Марина Владимировна

– Увидим… Но лучше бы вам с Жанной победить, ваша светлость.

– Вы полагаете, это возможно? Теперь, после таких проволочек?

– Я делал всё, что мог. Убеждал, приводил резоны, с которыми трудно было не согласиться, настаивал, в конце концов… Но сейчас не могу делать даже это, поскольку, дождаться ответа от Л'Иль-Адама – дело чести.

Возразить Алансону было нечего. И оставалось только надеяться на то, что парламентёры, посланные в Париж, вернутся достаточно быстро.

Но надежды не оправдались и тут. Только через четыре дня герцогу удалось, наконец, предстать перед королём с просьбой незамедлительно послать армию на штурм, поскольку уже стало известно, что добровольно Париж ворота не откроет.

Шарль был милостив,

но отчуждён. Всем своим видом давал понять, что малейшая попытка надавить на него вызовет ответную реакцию, и тогда самовольный отъезд из Компьеня станет хорошим поводом не просто сказать: «Вы огорчили меня, герцог…», а принять меры жёсткие и более оправданные, чем эта сдержанная отчуждённость.

– Понять не могу, чего вы от меня хотите, – говорил он с кислым выражением на лице. – Уже пятое. Пока моё воинство дойдет до Сен-Дени и станет боевым порядком под Парижем, пройдёт как раз пара дней… Это вам не просто сорваться с места… А твоя возлюбленная Дева ждать не хочет ни минуты. Так что теперь только ей решать, какой день подойдёт для штурма. Запрещать этой девице что-либо, как я теперь понимаю, не может никто – она слышит святых, а мы люди простые… Однако, если моё разрешение для неё что-то значит, то получит она его не раньше седьмого.

Алансону кое-как удалось подавить в себе бешенство. Но на обратном пути, понукая коня так, что пена с его боков летела клочьями, герцог решил немедленно собрать военный совет и повторить акт самоуправства, только теперь в отношении Жанны. То есть, самим пойти на штурм, чтобы ей ничего другого не оставалось, кроме как следовать за ними. А где Жанна, там и победа! Даже если без королевского воинства.

Но военачальники, вопреки надеждам, герцога не поддержали. Даже Ла Ир, всегда готовый к решительным мерам, с сомнением покачал головой.

– Жанна побеждает только, когда сама уверена в том, что делает. Если ей необходимо королевское слово, что ж… Понять можно. Победить у нас и без того шансов мало, а если ещё и без приказа… да и без остального войска… Нет, я против такого дела.

Остальные согласились. И только де Ре промолчал. Когда совет закончился, он вышел вместе со всеми, далеко не пошёл – немного подождал и вернулся.

– Мне нужно сказать вам кое-что важное, сударь, – сказал в ответ на вопросительный взгляд. – Но так, чтобы кроме вас этого никто больше не услышал.

Усталый от неудач Алансон, выпроводил всю обслугу и нескольких дворян, получавших у него указания для ночного караула, потом указал де Ре на длинный кованый сундук, который последние дни служил ему и скамьёй, и постелью, а сам отошел к столу, приготовленному для обеда.

– Хорошего не жду, но очень надеюсь, – сказал он, наливая вина себе и барону. – Я сейчас душу готов продать за одну хорошую новость.

Де Ре усмехнулся.

– Это верно – хорошие новости нынче дорого стоят. Но то, что я скажу, вас скорее удивит.

Он немного помедлил, проворачивая в руке поданный кубок, потом глубоко вдохнул, как человек, который, наконец, решился и заговорил:

– Сразу хочу сказать – это не моя тайна, и когда-то я пообещал хранить её, как святыню. Но времена настолько переменились… Думаю, мне простится… Так вот, герцог, помните ли вы того пажа Жанны, которого все знали, как Луи Ле Конта? Под Орлеаном я как-то осмелился выдать его за Деву, и это чудесное воскрешение отпугнуло армию Саффолка, несмотря на подлог. Все, кто не был посвящён, сочли тогда, что совершилось чудо. Остальные решили, что нам просто повезло. Но только я, да ещё, может, герцогиня Анжуйская, знали, что чудо действительно было. Настоящее, подлинное. Потому что паж Луи – это некая Клод, пришедшая с Жанной. Или, говоря иначе, та самая Лотарингская Дева, которая и была предречена…

Он выдохнул, залпом выпил из кубка и, глядя в неподвижное лицо Алансона, коротко пересказал всё, о чём сумел догадаться сам, и о том, что, позднее, узнал от мадам Иоланды.

– Жанна – воин. Умелый,

хорошо обученный, с королевской кровью, которая даёт ей многие права. Но та, другая… Поверьте, ваша светлость, святое причастие не так свято. Может потому, что всё на этом свете она воспринимает без корысти, расчёта и той дальновидности, которой все мы так гордимся, но которая подразумевает только удачное свершение наших личных замыслов… Она чувствует вместо того, чтобы раздумывать, она скажет, как надо поступить, и она единственная, кого Жанна послушает.

– Где она? – одеревеневшими губами сипло спросил Алансон.

– Была в Крепи. Кто-то пытался её отравить, но неудачно… Я думаю, этот кто-то прекрасно знал что делает. И то, что Жанну вынудят воевать в святой день, явится продолжением, если не заключением, задуманного.

– Об этом потом! Где она теперь?!

– Человек, которого я оставил следить за ней и охранять, приехал в лагерь перед самым нашим советом и сказал, что девушка добралась до Санлиса с армейским обозом. Нам следует немедленно привезти её сюда и переговорить!

Алансон вскочил.

– Вам следовало сделать это сразу же! Где ваш человек?

– Ждёт.

– Так отсылайте его немедленно! Чего вы ждали?!

Де Ре тоже встал.

– Вашего слова, герцог. Вы жаждали сражения, Жанна тоже. Но, насколько мне известно, ТА девушка считает, что воевать больше нельзя…

* * *

Весь путь от Крепи до Компьеня, и оттуда до Санлиса, Клод слушала рассказы про глупое стояние у Монтепилуа и про то, как герцог Алансонский с Жанной увели половину армии под Париж, чем, как шептали здесь многие, щелкнули короля по носу за все его договоры с Филиппом Бургундским. Говорили и всякое другое, с разной долей одобрения и порицания, но за всеми разговорами слышалось Клод одно и то же. В Жанну, не то, чтобы уже не верили, но верили как-то привычно, без воодушевления первых дней. Отношение двора и расчётливая нерешительность короля сделали своё дело. И, хотя к самой Клод, видя её камзол пажа Девы, относились по-прежнему почтительно и заботливо, и, как прежде, расспрашивали о Жанне с благоговейным интересом, всё же, утолив своё любопытство, лениво и сонно заводили разговоры о другом. Одни о том, что «господа теперь договариваются» и «коли не воюем больше, так чего ходить туда-сюда, не лучше ли по домам…». А другие, более дальновидные, неодобрительно качали головами и поминали недобрым словом господина де Ла Тремуя, который «Деве сильно мешает, и, кабы не он, давно бы уже Бэдфорда погнали вон, чтобы боле никуда не совался и вообще бы головы не поднимал. А уж тогда, можно и по домам, и с наградой, потому как не король, так Господь обязательно наградит за то, что с Девой Его рядом бились».

Однажды, во время подобных разговоров, Клод стала свидетельницей того, как некий господин, проходивший мимо, услыхал поношения на Ла Тремуя и жестоко избил говорившего. За беднягу пытались вступиться, но господин был с десятью вооруженными лучниками против шестерых солдат, обслуживавших кулеврину, и пригрозил, что заберёт всех и выдаст, как дезертиров, которых, как он сказал: «по приказу этой вашей Девы всё ещё вешают без особых разбирательств». Ссора утихла. Но Клод, которая сидела, забившись под телегу, долго ещё боялась высунуть нос. В проходившем господине она узнала того, который как-то давно приставал к ней с расспросами о Жанне, и в Реймсе, на турнире, когда она пыталась поговорить с Рене, крутился неподалёку, словно шпион. В другое время девушка и не подумала бы прятаться, но тяжелые дни болезни в ней словно что-то сломали. И даже не сама болезнь, а неотвязные мысли о том, что один человек мог умышленно пожелать другому подобные страдания. А странный этот господин вполне мог пожелать. И, хотя Клод стыдилась подобных мыслей, она ничего не могла с собой поделать – один только вид господина вызвал у неё внутри судороги, очень похожие на те, с которых началась её болезнь.