Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
Снова повисло молчание.
– А девушка? – тихо спросил Бурбон. – Она знает кем является?
– Нет.
Мадам Иоланда поднялась, собрала со стола все письменные свидетельства, а потом, выбравшись из-за стула, бросила их в камин.
– Она верит в свою миссию, верит, что избрана Богом, так что, известие о принадлежности к королевскому семейству, её, скорее, огорчит… В связи с этим, хочу просить всех вас быть очень осторожными в своих высказываниях, и действительно уверовать в Жанну, как это сделал герцог Лотарингский. Только вера вознесет её до чуда, а чудо принесет
– А что с ней будет потом? – внезапно спросил Дю Шастель.
Мадам Иоланда удивлённо обернулась. Перед её глазами проплыло весёлое детское личико в обрамлении смешных косичек, и улыбка, украшенная дыркой от выпавшего зуба… Клод… Интересно, какой она стала? Всякое «потом» в сознании герцогини связывалось только с ней…
– На всё воля Божья, Танги. После коронации Жанна вольна будет сама определять свою судьбу. Дворянство она обязательно получит и, если пожелает, сможет остаться при дворе без какой-либо должности, или на должности самой почётной. Но не нам, и не сейчас решать это за неё…
Переворошив длинной кочергой оставшуюся от свитков золу и, отряхнув руки, герцогиня вернулась за стол.
– Итак…
– Даже не знаю, мадам, – пожал плечами Ла Ир. – Тут бы чудесное что-нибудь не помешало.
– Кое о чём уже позаботились. Но оно будет иметь силу только после личной встречи с Шарлем.
Ришемон потёр лоб рукой.
– Может просто, пойти к нему и сказать…
– Нет, нет, – покачал головой Алансон. – Только вчера, в разговоре, Шарль сказал, что верит Ла Тремую, как себе, потому что мало кто при дворе желает ему добра так бескорыстно.
Рыцари за столом громко фыркнули.
– Это, скорее, печально, господа, – слишком безразличным голосом заметила мадам Иоланда. – Шарль взрослеет, а его нетвёрдое положение, к великой нашей горести, заставляет приближать к трону людей, играющих на самых низменных его чувствах и потребностях, не жалея, при этом, ничего, и никого. И, если подсовывание собственной жены считается у нас бескорыстием, то королевство, действительно, нужно спасать.
Рыцари потупились. Мадам Иоланда явно сказала больше, чем собиралась. Но, почему-то, именно эта её слабость расположила их более всего. Возможно потому, что сквозь броню несгибаемой королевы Сицилии, могущественной герцогини, королевской тёщи и дальновидного стратега проступил, наконец, образ страдающей женщины, обманутой в своих надеждах и, фактически, преданной тем, ради кого она столько лет трудилась, не покладая рук.
– Давайте так, – мягко предложил Алансон. – Зная, как Шарль любит развлечения, предложим ему вполне невинную забаву… Розыгрыш. Пусть пригласит Деву в замок, сам смешается с толпой придворных, а на трон посадит кого-нибудь другого, но в своей одежде…
– Шутовство, – пробормотал Ришемон.
– Зато, на это он пойдет. И Ла Тремую рот можно заткнуть – дескать, проверка! Сумасшедшая, или самозванка упадёт на колени перед троном, а Божья посланница – только перед дофином, к которому её послали… По-моему, неплохая идея!
– По-моему, тоже, – сердито сказала мадам Иоланда. – Не Бог весть что, да и не так всё это должно было свершиться,
Она встала.
– Благодарю вас, господа. Я не ошиблась, выбрав именно вас для этого дела. И совет получила, и, отчасти, сняла со своей души тяжкий груз ответственности. Теперь я верю – всё обязательно получится…
Бургундия
– Ты плохо подаёшь, Санлиз, и на подачах теряешь очки. Надеюсь, это не поддавки?
Филипп Бургундский подхватил полотенце, поданное слугой, и вытер напотевший лоб.
– Давай-ка ещё партию. И без верноподданичества.
Совершенно замотанный Гектор де Санлиз тяжело дышал, поэтому в ответ смог только вяло улыбнуться.
После вчерашнего бала в честь… чего-то там, он провёл бурную ночь с одной из фрейлин, что в его возрасте было, пожалуй, уже тяжеловато. И утром пробирался по замку с одной мечтой – отоспаться. Но, на свою беду, налетел на герцога Филиппа, который не мыслил утра без хорошей партии в теннис с любым, кто подвернётся под руку. Пришлось Санлизу брать в руки ракетку и плестись в зал для игр, проклиная годы, фрейлину и вчерашнее бургундское.
– Давай, давай! – подзадорил герцог. – Хороший воин хорош во всем!
– Увы, ваша светлость, я вынужден просить о пощаде. Силы мои на исходе, и третья партия удовольствия вам не доставит.
– Глупости какие! – Филипп, не глядя, отбросил полотенце. – Я ещё в детстве считал, что выносливее Санлиза никого нет.
– С тех пор вы сильно повзрослели, герцог, чего не скажешь обо мне, – пробормотал граф себе под нос и потянулся за мячом.
Он совсем было уже собрался умереть на проклятом корте, но тут двери распахнулись, и вбежавший слуга почти повис на ограждающей зрителей сетке.
– Ваша светлость! Епископ Бовесский только что приехал и просит о немедленной аудиенции!.. Он в большом волнении, поэтому я позволил себе…
– А, чёрт!
Отброшенная ракетка полетела за полотенцем.
– Тебе повезло, Гектор, – сказал Филипп, выходя из зала и, на ходу снимая мокрую от пота рубашку. – Скажи спасибо епископу, иначе я бы поквитался с тобой за ночное распутство…
Санлиз шумно выдохнул, вознес хвалу Господу, а заодно, и Кошону, и поплёлся в свои покои отсыпаться…
* * *
Бледный до синевы епископ Бовесский мерил шагами покои герцога Филиппа и нервно теребил обеими руками письмо, из-за которого вчера так взволновался, что кинулся в дорогу, невзирая на всякие неотложные дела в своей епархии.
Всё только-только стало так хорошо налаживаться! Ла Тремуй, как ближайший советник короля, вполне готов был начать переговоры. И, ей Богу, дела с ним можно было иметь, потому что человек, сумевший отодвинуть от трона герцогиню Анжуйскую, внимания, несомненно, заслуживал. И внимания самого пристального.