Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
– Зачем?
– Ты попробуй, а там увидишь.
По звуку она поняла, что Пуланжи перекатился на спину.
– Ну, как? Слышишь?
– Ничего я не слышу! Чушь какая-то!
– Тсс! Просто подожди. И, если не слышишь, попробуй только смотреть…
– И, что?
– Над тобой покой и величие… Там – сам Бог.
Пуланжи затих.
Ночь плыла над ними, безразличная к войне и ко всем земным грехам, вместе взятым, потому что, где им было дотянуться до её мерцающего звёздного шлейфа, текущего, от начала времен, в чистоте и непорочности. Всё вокруг задышало, и Пуланжи показалось, что земля под ним тоже тихо дышит, смягчаясь и ощупывая его грешное тело, как
– Это она тебя научила? – еле слышно, как не говорил даже в церкви, спросил рыцарь.
– Она – часть всего этого, – донеслось в ответ. – И она это понимает настолько, что не смогла жить, как все, и поступить иначе, чем понимает.
– А ты кто? – спросил Пуланжи, засыпая.
– Спи…
Утром, когда умывались из ледяной речушки и седлали коней, Пуланжи улучил минуту и подошёл к затягивающей подпругу Клод.
– Слушай.., э-э, тебя ведь Луи зовут?
– Да.
– Ты, это… Жанну давно знаешь?
– Давно.
– И что, она на самом деле голос Божий слышала?
Клод пожала плечами.
– Разве это так важно?
Лицо у рыцаря вытянулось.
– А разве нет?
Клод закрепила ремешок, проверила, хорошо ли держится, и, только после этого, спросила:
– Ты ночью, когда смотрел на небо, слышал что-нибудь?
– Нет.
– А здесь?
Девушка положила ладонь ему на нагрудник, почти над самым сердцем.
– Не знаю… Нет… Это же, вроде, не голос был… Я не привык к такому, не разберусь… А ты, разве, тоже слышишь?
Клод посмотрела рыцарю в глаза.
– Я верю в тех, кто слышит.
Она отошла, а Пуланжи бессмысленно начал подправлять уже затянутую подпругу.
– Ты чего, Полишон? – зевая, спросил проходящий мимо Нуйонпон.
– Не знаю…
Странно вытянутое лицо Пуланжи заставило Нуйонпона остановиться и встревожиться.
– Что-то случилось?
– Не знаю!
Утром, при свете дня, Пуланжи вдруг показалось, что ночью он проявил какую-то слабость. Но что-то из ночных впечатлений не отпускало и, чёрт возьми, хотелось снова пережить эту волнующую ясность и этот покой, никогда им прежде не испытанный. «Никому об этом не скажу!», – подумал Пуланжи. И тут его, словно прорвало.
– Понять не могу, что со мной делается! Сон видел.., как явь, ей Богу! А утром встал, будто и не я… Резкое движение сделать боюсь, чтобы не спугнуть… Вот тут, – он приложил пятерню к тому месту, где только что лежала ладонь Клод, – тут всё не так… Только вчера смотрел на неё.., на Жанну, как привык… Ну, ты понимаешь – и туда, и сюда… А сегодня глаза поднять боюсь! Словно и смотреть недостоин… Ночью выругался, а теперь стыдно… И ведь, вот что странно, толком словом с ней не перекинулся, а всего лишь с мальчишкой этим.., с Луи… Но, уж если он таков, то какова же она?!
Седло из рук Нуйонпона едва не вывалилось.
– Господь всемогущий, – прошептал он восторженно, – да ты уверовал, Бертран! Воистину, она Божья посланница, раз тебя так
Не скрывая радости, он обеими руками подкинул седло, дружески подтолкнул плечом Пуланжи и пошёл седлать своего коня с таким торжествующим видом, какой у него прежде не часто возникал, да и то, по поводу, не всегда достойному…
* * *
Городок Фьербуа, который война не обделила своим вниманием, выглядел, как усталый мастеровой, отрабатывающий долги, и потому не испытывающий удовлетворения от работы. Хмурые люди уже не задерживались, как встарь, на улицах, чтобы посудачить о всякой всячине и поделиться новостями. Новости у всех теперь были одни и те же, и все безрадостные. А выносить на улицу свои страхи, чтобы обменять их на соседские, не хотелось никому. Это была уже та стадия усталости и обречённости, при которой перестают даже смотреть друг другу в глаза, чтобы, не имея больше никакой жизненной опоры, не споткнуться о мольбу о ней в ком-то другом.
Именно сюда, в первый день марта, приехал Рене, чтобы встретить Жанну и её отряд.
Поселился он в доме канонника при церкви Сен-Катрин, где на одной из балок до сих пор еще был виден, вырезанный безвестным умельцем, темный от копоти герб маршала Бусико.
Когда-то, и, как теперь казалось, очень давно, во время позорного Никополийского похода, маршал совершил паломничество к горе Синай, откуда привёз серебряный ковчежец с мощами святой Катрин. С тех пор, пока позволяло перемирие, во Фьербуа шли и шли желающие поклониться святыне. И даже сейчас, когда дороги стали опасны, нет-нет, да и появлялся перед церковью какой-нибудь паломник, доведённый нуждой до такого отчаяния, что чудо или смерть, как последнее средство спасения, становились для него равнозначны.
Рене паломником не прикидывался, но всем любопытствующим представлялся неким господином Рошаром – лучником из Лотарингии. Впрочем, любопытствующих было немного, а господин канонник и сам прекрасно знал, кто перед ним, и для чего явился.
– Да.., Дева.., – вздыхал он, сидя с Рене вечером в тесной, слабо освещённой комнатке своего дома. – Когда она должна прибыть?
– Мои люди донесли, что завтра.
– Это хорошо…
Канонник сидел, одной рукой тяжело облокотившись о стол, а другую уперев в колено, прикрытое крайне ветхой сутаной.
– Хорошо, что скоро. Слух о ней сюда дошёл, но пока слабый. Люди не знают, верить ли им в чудо или оставить всякую надежду. Но, если она придёт.., если дойдёт, они будут её благословлять, вот увидите.
– Она дойдёт, – заверил Рене. – И вот о чём в связи с этим я хотел бы попросить вас, преподобный – постарайтесь сделать так, чтобы счастливый приезд Девы люди связали именно с Божьей помощью.
– Они и так свяжут, – слабо улыбнулся канонник. – Когда совсем никакой надежды не осталось, в чудо верится особенно охотно. Уверяю вас, будут говорить не только о Божьей помощи, но и о том, что Дева сама может творить чудеса.
– Это, пожалуй, лишнее.
– Но говорить всё равно будут, с этим уже ничего не поделать. И, кто знает, может быть, это окажется очень кстати?
Рене задумчиво кивнул. Канонник, несомненно, имел в виду меч Мартелла, спрятанный за алтарём, потому что за сегодня уже дважды интересовался, каким именно образом произойдёт его чудесное обнаружение? Но Рене отвечал уклончиво, с какой-то странной неуверенностью, и канонник совсем было уж решил, что вся эта затея отменяется. Сейчас о чуде он заикнулся просто так, уже не надеясь на ответ, но Рене вдруг оживился и, повернувшись к канноннику всем телом, сказал: