Жанна д'Арк. 3-е изд.
Шрифт:
Согласно положению «святой инквизиции» всякий «впавший в ересь» мог спасти свои тело и душу чистосердечным покаянием и отречением. Однако если бы он «снова впал» в прежний грех, его ничто не могло спасти. Такого «вторично впавшего» ждал неизбежный костер.
Обманув Жанну и снова бросив ее в темницу Буврейского замка, на издевательства грубой солдатни, Кошон не сомневался, что в скором времени девушка погубит себя. Для этого было вполне достаточно, чтобы она сказала или сделала нечто, могущее быть истолкованным как «обратное впадение» в ересь.
Епископ не ошибся: долго ждать ему не пришлось.
Глава 8
FAREWELL
В воскресенье, 27 мая, по городу разнеслась молва: «Осужденная вновь надела мужское платье...»
На следующий день, в понедельник, сам монсеньор Кошон, сопровождаемый инквизитором и эскортом из людей графа Варвика, проник в башню Жанны.
Там он пробыл довольно долго.
Граф Варвик с нетерпением ожидал епископа. Граф помнил обещание, данное ему 24 мая. Его крайне беспокоила судьба Жанны: он все еще боялся, как бы девушка не ушла от смерти. Сегодня он должен был уезжать из Руана. И вот, несмотря на то, что назначенный час отъезда давно прошел, граф все еще медлил, желая быть твердо уверенным, что епископ сдержал слово.
Наконец Кошон во главе своей свиты появился на пороге, и граф Варвик все понял по выражению его лица. Встретив взгляд графа, епископ улыбнулся и сказал всего лишь одно слово:
– Farewell. [19]
Это простое слово сейчас в его устах означало многое.
Оно говорило, что граф может спокойно уезжать.
Оно поясняло, что монсеньор епископ недаром получил свои сребреники, что его «честный труд» после всех опасений и проволочек завершился полной удачей.
19
Farewell (англ.) – до свидания, прощайте, доброго пути.
Оно значило, что Дева погибла.
Это произошло так.
Сразу после «отречения» Жанну отвезли в ее ненавистную темницу. Цирюльник обрил ей голову, а портной доставил женское платье – подарок самой герцогини Бедфордской. Потом на девушку вновь надели оковы.
Жанна видела, что она подло обманута. Ей стало ясно, что от годонов теперь не уйти. Но, как ни странно, не это ее тревожило. Чем дальше шло время, тем чаще она себя спрашивала: правильно ли она поступила?
И голос ее чуткого сердца отвечал: «Нет, неправильно».
Голос говорил:
«Ты не отреклась? Допустим. Но ты согласилась подчиниться церкви. Ты признала правоту всех этих лжецов и негодяев. Ты смирилась перед изменниками, поставившими целью унизить твою родину.
Значит, ты отступила.
Значит, ты замарала чистоту своей миссии.
Значит, ты повела себя как предательница».
Предательница! Какое страшное слово! Неужели она, посвятившая жизнь борьбе за освобождение своего народа, могла так кончить? Неужели страх перед костром ослабил ее волю настолько, что ей изменила ясность мысли, что она трусливо отдала врагу победу, завоеванную в жестокой мнопомесячной схватке?..
Нет, этого не может быть. Конечно, смерть на костре страшна. Но если она не побоялась пыток железом, она не должна была отступить и перед огнем...
Прошли сутки.
Прошли вторые.
На третье утро, очнувшись после короткого лихорадочного сна, Жанна хотела встать с постели и обнаружила исчезновение своего нового платья. Вместо него лежал истрепанный мужской костюм...
Девушка стала просить сторожей, чтобы ей дали женскую одежду.
Тюремщики только смеялись.
Жанна лежала и думала. Кто сделал это? По чьему приказу? И как ей теперь поступить? Конечно, следовало бы вызвать кого-нибудь из членов суда и рассказать о том, что произошло. Но девушке страшно не хотелось объясняться с этими обманщиками. Ей не о чем было с ними говорить. Да их бы и не позвали.
Но что же делать? Совсем не одеваться, пока кто-либо не придет? Так можно пролежать очень долго...
...И вдруг стало ясно: надо надеть этот костюм. Другого выхода нет и быть не может. Конечно, это ловушка. Но ей теперь все равно. Она не в силах больше переносить жестокую внутреннюю борьбу. Раз она знает, что поступила плохо, нужно исправить ошибку. Тот, кто желал ее погубить, облегчил ей трудную задачу.
И девушка надела мужское платье.
Войдя в камеру, епископ несколько секунд присматривался, прежде чем его глаза привыкли к окружающей темноте. Наконец он различил Жанну. Девушка сидела на краю постели.
Дав знак протоколисту, Кошон обратился к осужденной:
– Жанна, когда и почему ты надела этот костюм?
– Я надела его вчера утром, потому что мужская одежда мне больше подходит, чем женская.
– Кто подбил тебя на это?
– Я сделала это по своей воле.
– Но ты же поклялась никогда не надевать его больше!
– Я дала свое обещание в ответ на ваше: с меня обещали снять цепи; меня обещали перевести в женскую тюрьму. Здесь же, находясь среди мужчин, я чувствую себя лучше в мужской одежде.
Все было логично. Епископ решил не вдаваться в детали, тем более что оправдать свой обман он все равно не мог, а подробности угрожали ненужными разоблачениями.
Он подошел к делу с другой стороны:
– Жанна, слышала ли ты после четверга голоса?
В четверг происходило «отречение». Поскольку «еретичка» подчинилась церкви, она должна была отказаться от своих видений и голосов. Жанна понимала это. Однако она смело ответила:
– Да, я слышала голоса.
– О чем они тебе говорили? Жанна встала с постели:
– Они сказали мне: Господь сожалеет, что я ради спасения жизни поддалась уговорам и проявила слабость. Они сказали мне, что, спасая жизнь, я изменила Богу и Бог отвернулся от меня. Они сказали мне, что тогда, на эшафоте, я должна была смело отвечать проповеднику – ведь это был обманщик, и то, в чем он меня упрекал, было ложью.
Так говорила Жанна, громко и уверенно... Епископ слушал ее, не перебивая.
Клерк, строчивший протокол, записал на полях листа: «Responsio mortifera», что значило: «Ответ, ведущий к смерти».