Жара

Макбейн Эд

Запыхавшийся, он вернулся к тому месту, откуда предположительно были сделаны выстрелы. Он долго ползал на четвереньках, обшаривая руками мостовую в поисках стреляных гильз. Без толку, только руки испачкал. Либо стреляли не отсюда, либо стреляли не из пистолета, а из револьвера. Клинг вернулся на то место, где стоял, когда в него стреляли. Дыра в кирпичной стене оказалась дюймов шести в диаметре – оружие было мощное. Здесь было темно. Клинг оглядел улицу, надеясь увидеть патрульную машину – у полисмена должен быть с собой

фонарик. Но улица была пуста.

Вот всегда так – никогда этих копов нет под рукой когда надо. Клинг снова встал на четвереньки и в темноте принялся ощупывать тротуар в поисках пуль. Ему повезло – он нашел пулю, и в довольно хорошем состоянии, не слишком расплющенную. Он сунул ее карман, подумал, не стоит ли сообщить о происшествии в местный участок, и решил этого не делать. Вместо этого он прошел два квартала, вышел на освещенную авеню, поймал такси и попросил шофера отвезти его к больнице «Лонг-Дженерал». Никакой съемочной группы и фотомоделей у больницы не было. Клинг дал таксисту свой домашний адрес, потом нервно достал сигарету из купленной утром пачки и трясущимися руками закурил ее. Последний раз он курил в ночь своей свадьбы, почти четыре года назад, когда Огаста, его невеста, была похищена психом, который три дня продержал ее в плену.

– Простите, – сказал таксист, – не могли бы вы затушить сигарету? У меня аллергия на табачный дым.

– Чего? – очнулся Клинг.

– Там сзади табличка, видите?

Клинг затушил сигарету.

* * *

Они вернулись в участок и принялись обсуждать неудавшуюся операцию.

– Их, должно быть, предупредили, – сказал Джерарди, старший из полисменов из отдела по борьбе с наркотиками.

– Не думаю, – ответил Мейер.

– Тогда почему же мы обнаружили там только двоих ширял, исколотых от плеча до задницы?

– Наверно, встречу отменили, – сказал Браун. – Возможно, груз задержался.

– Черта с два! – возразил Миллер, другой «нарк». – Их кто-то предупредил.

– Вам следовало бы тщательнее следить за ними, – сказал Джерарди.

– Кто там сидел? – спросил Миллер. – Какой-нибудь коп? Наверняка ему дали на лапу.

Браун посмотрел на него и ничего не сказал. Взгляды Брауна бывали куда выразительнее тысячи слов.

– Где этот сукин сын, который сидел в хлебном фургоне? – осведомился Джерарди. – Я думаю, ему следовало бы прийти сюда.

– Разбирается с фотографиями, – ответил Уиллис.

– Чего? – переспросил Джерарди.

– Он в фотолаборатории, ему надо разобраться со своими ребятами.

– Разобраться? В чем? Он придет сюда, чтобы объяснить, что, черт побери, стряслось сегодня ночью?

– Придет, – сказал Уиллис.

– Когда? Уже полдвенадцатого!

– Как разберется, так и придет.

– Он просто пытается спасти свою шкуру, вот и все! – высказался Миллер. – Как это вышло, что нас никто не предупредил?

– В

смысле? – поинтересовался Хейз.

– Как вышло, что этот парень в фургоне, который сидит там круглыми сутками, не сообщил нам по рации, что там никого нет, кроме пары ширял?

– А по-моему, – сказал Джерарди, – ему, если хотите знать, просто дали на лапу.

– А я себе едва шею не свернул на этой проклятой лестнице! – пожаловался Миллер.

– Двое ширял, окосевших в дымину. И квартирка пуста, как сердце шлюхи, – сказал Джерарди. – Я вам точно говорю, их кто-то предупредил!

– А вот и он! – сказал Мейер и поспешно подошел к решетчатому барьеру, отделявшему комнату от коридора. – Эл, заходи! Ты со всем разобрался?

– Я вообще не знаю, почему я должен был с чем-то разбираться, – проворчал полисмен. Он был одет в пеструю спортивную рубашку с короткими рукавами, голубые хлопчатобумажные брюки и сандалии. Едва войдя в дежурку, он немедленно прикрепил к карману рубашки свое закатанное в пластик удостоверение, как будто входил в центральное управление или что-нибудь в этом духе.

– Это Эл Родригес, – представил его Мейер. – Это Джерарди и Миллер из отдела по борьбе с наркотиками. Остальных, думаю, ты знаешь.

– Ага, – сказал Родригес. – Привет.

– Это вы сидели в том фургоне? – спросил Джерарди.

– Ага, – ответил Родригес.

– И что же произошло сегодня вечером?

– В смысле?

– Мы поднялись наверх и нашли там только двух ширял. Где все эти мужики с фотографий, которые вы снимали?

– А я-то почем знаю, черт возьми?

– Да вы что, дрыхли, что ли, в этом проклятом фургоне?

– Я фотографировал! – обиделся Родригес.

– Ну и что же вы нафотографировали сегодня? Пару ширял, которые поднимались наверх, чтобы словить кайф?

– Я не знаю, кто туда поднимался, а кто нет! – сказал Родригес. – Я навожу камеру на подъезд, камера фотографирует. Когда кончается пленка, я вставляю новую. Я не знаю, что там на пленке. Пленку проявляют где-то в центре. Иногда я даже не знаю, что было на той пленке, которую уже проявили.

– Кто нажимает на кнопку, чтобы делать снимки?

– Я.

– Когда?

– Когда кто-нибудь подходит к подъезду.

– Ну и кто подходил к нему сегодня вечером?

– Уйма народу.

– И вся эта уйма народу вошла в здание?

– Ну конечно!

– И куда же они подевались?

– Блин, а я что, знаю? Может, на крышу вылезли, голубей гонять. Мне за ними следить не положено, мне положено фотографировать.

– Вы узнали кого-нибудь из тех, кто заходил в здание?

– Некоторые из них показались мне знакомыми.

– Двое французов заходили?

– А я что, знаю, французы они или нет?

– Ну, француза же сразу видно! – сказал Джерарди.

– Вам следовало нам позвонить, – сказал Миллер.

– Зачем?