Жаркие ночи в Майами
Шрифт:
— А я выгляжу серьезно?
О да, она выглядела серьезной. Как бы подчеркивая это, великолепная слеза выкатилась из ее великолепного глаза.
— Может, пойдем пройдемся по пляжу? — предложил Роб.
Он бросил деньги на столик и встал. Подобный разговор не следовало вести на людях.
Лайза смиренно последовала за ним в своей новой роли смиренной, отверженной возлюбленной. Они перешли дорогу и направились к скамье под пальмами. Солнце пробивалось сквозь листву, обливая их своим сиянием. Над морем стояла дымка. День обещал быть жарким.
— Что нам надо делать перед завтрашней съемкой? Репетировать или что-нибудь в этом роде? —
Сменить тему разговора показалось ему хорошей идеей. Слово «женитьба» еще звенело у него в голове. Оно вызывало потрясение, но также и еще что-то. Оно ему льстило. Лайза Родригес, идущая с ним рядом, хочет выйти за него замуж. Родригес — самая красивая девушка на всем свете!
— Мы правда можем порепетировать, — сказала Лайза.
Теперь она улыбалась, одинокая слеза на ее высокой скуле поблескивала, как легкое воспоминание.
— Каким образом? — спросил Роб.
— Мы можем целоваться. На съемках нам придется много целоваться.
— Прямо здесь, на людях?
Это отнюдь не было отказом.
— Моделям все приходится делать на людях.
Лайза потянулась к нему, намереваясь показать, что приходится делать моделям, и Робу вдруг до смерти надоело сопротивляться. Ее лицо было так близко, а губы так прекрасны. Одного только исходившего от нее запаха утренней свежести было достаточно, чтобы он возжелал ее. Роб прикрыл глаза, предоставляя Лайзе свободу действий. Она разбиралась во всем этом. Гораздо лучше, чем он.
В темноте, на солнечном свету, он ощущал, как дышит ее рот, проникая в его рот. Целуя, она крепко прижимала его к себе, словно боясь потерять, словно ее руки были цепями, которыми она намеревалась приковать его к себе навечно. Она вела себя невероятно нежно. Это была не Лайза. Это была совершенно другая личность — прелестный ребенок цеплялся за него, как за игрушечного медвежонка, в пугающей темноте ночи. Ее губы, касающиеся его рта, умоляли: «Забудь, кто я. Забудь, что я собой представляю. Верь моему телу. Верь, что я люблю тебя». Это был правильный подход: его оборона слабела. Рот его жадно прильнул к ее рту. Она все еще сжимала его. В ее объятиях он был пленником; каждым изгибом своего тела она приспосабливалась к его целомудрию в тайной гармонии умной страсти. Теперь и он сам припал к ней, ее пленник, вновь ощущая ее сладкий и опасный вкус. Она проникла в его сознание подобно тому, как ее язык проник в его рот. Он открыл глаза, чтобы посмотреть на нее. Ее глаза были широко раскрыты, в них светилась полная откровенность, теперь она не играла ни в какие игры — ее глаза открывали ему путь к ее душе. Он мог видеть в ее глазах любовь. Но эта девушка так много знала о сексе и так мало о том, что такое любовь. Этот парадокс читался в ее глазах. Она была в панике. Она оказалась в чужой стране, и языка этой страны она не знала. Она жаждала, но не умела попросить.
Роб чувствовал, как растет в нем нежность к ней. Эта нежность рождалась из того же источника, что и вожделение. Внезапно все оказалось возможно. Он может научиться любить эту девушку. Он может защитить ее от нее самой, от ее саморазрушающей силы. Он может научить ее любви к Богу, она узнает от него о путях Господних, как он узнает от нее о путях мирских. По юности они были равны. У них был разный опыт, но объем этого опыта был одинаков. Они будут дополнять и поддерживать друг друга в войне против одиночества, которая называется жизнью. И в этот момент прозрения их брак уже не казался
— О Роб! — прошептала она, обдавая его теплом своего дыхания.
Она ощупывала его губы, нежно покусывая их. Ее руки крепко сжимали его талию, но рот ее ласкал его. Она говорила ему, что умеет быть нежной, что она жаждет познать его душу так же, как и его тело. Ее глаза искали подтверждения. Отвечая ей, он старался дать понять, что сейчас она ближе ему, чем когда-либо раньше, даже тогда, когда они испытали восторг, там, в полумраке, когда все это началось. Тогда это был экстаз, всепоглощающая страсть двух юных тел. Сейчас происходило нечто иное. В этот момент физическая близость стала чем-то большим. Они оба знали это. Вопреки всему, их укрыла тень любви.
Неожиданно Лайза отодвинулась от него. Лицо ее выражало замешательство.
— Роб, я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал, — произнесла она. — Обещай, что ответишь мне, о чем бы я ни спросила.
Этот момент требовал мужества.
— Обещаю.
Роб не подумал, сказав это. Существовала только одна вещь, которую он хотел бы скрыть.
Однако, без сомнения, это была именно та вещь, которую Лайза хотела узнать.
— Роб, что на самом деле произошло прошлой ночью между тобой и Мэри Уитни? — спросила она.
41
— Солдаты могут сражаться после двух бессонных ночей, — заявил Питер Стайн. — После трех они разваливаются на части.
— Интересно, как они себя чувствуют после месяца без сна, — засмеялась Криста. — Подозреваю, что мы скоро узнаем это.
Питер тоже рассмеялся. Его жизнь резко изменилась. Он словно родился заново. Небо выглядело совершенно иным, окружающий мир издавал иные запахи, пища стала вкуснее. Если Фрейд прав и любовь — это невроз, то невроз и счастье — одно и то же. За завтраком напротив него, за столиком около бассейна на острове Стар, сидела Криста Кенвуд. Это она стала причиной всех этих перемен. На ней был купальный халат и никакого макияжа. Питер никогда не видел ее такой прекрасной.
— Еще дыни? — спросила она.
Стол ломился от обилия фруктов. Папайя, манго, грейпфрут — все это было сорвано с деревьев, растущих не далее чем в пятидесяти футах от того места, где они сидели.
— Нет, спасибо, я полон до краев.
— Я тоже. Я до краев полна тобой.
— Ты насытилась?
— Нет, полна тобой. — Голос ее звучал хрипло.
— Криста, не делай этого со мной. Мы должны хотя бы закончить завтрак.
— Если ты вознаграждаешь крысу, которая звонит в колокольчик, путем стимулирования центра наслаждения в ее мозгу, то имей в виду, что она будет звонить в колокольчик, пока не умрет. Она не станет тратить время на еду. Будет непрерывно звонить в колокольчик!
— Никогда не думал, что уподоблюсь какой-то крысе, — заявил Питер.
Криста рассмеялась, отпуская его с чувственного крючка. Несмотря на любовь, жизнь должна продолжаться.
— Ты сегодня собираешься писать?
Питер прикрыл глаза руками.
— Даже не заговаривай со мной об этом. Я не взял с собой пишущую машинку. Я не в своем кабинете. О Боже, решительно все изменилось. Может быть, я уже никогда не буду писать.
Это ощущение приходило к нему ежедневно, но было приятно иметь для него реальную причину.