Жаркий сезон
Шрифт:
— Ясно.
Мысли разбегаются во все стороны. Бедная незаметная женщина. Одна в доме с таблетками. Хью. Похороны. Надо ли?.. Уместно ли ей прийти на похороны?
— Нет. — Хью опережает ее вопрос. — Не приезжай. Будет ее брат с семьей. У нее был брат, хотя мы с ним почти не виделись. И…
И больше никого, догадывается Полина. У Элейн не было друзей.
— И Марджери, — заканчивает Хью. — Она придет.
Нет, думает Полина, мне в любом случае не следует там быть. Но бедный, бедный Хью… У нее сжимается сердце.
— Как бы я хотела быть сейчас рядом!
— Может
— Ой, Хью, конечно, я приеду. Как насчет среды?
Они еще некоторое время говорят, затем Полина кладет трубку и долго лежит, думая про несчастную женщину, запертую в тюрьме своего невроза, и про Хью, который, возможно, горюет не о том, что произошло сейчас, а о чем-то очень давнем. Он никогда не рассказывал о женщине, на которой женился и которую потерял. Ему предстоит научиться жить без обузы, в силу привычки ставшей своего рода якорем. И это может оказаться нелегко.
— …так что я обещала встретиться с ним в среду, — объясняет она Терезе и — невольно — Морису.
Полина предпочла бы побеседовать с дочерью наедине, но Морис вошел на кухню в середине разговора, и пришлось выслушивать его сочувственное бормотание. Морис виделся с Хью раза два-три, и особой симпатии между ними не возникло.
— Да, конечно… — Тереза смотрит на Мориса.
— В среду… — повторяет тот. — Хорошо. Если я смогу перенести встречу на более ранний срок и выехать в понедельник, то к среде успею вернуться.
Полина резко поворачивается к нему.
— Мне надо встретиться с одним человеком в Фонде культурного наследия и посидеть в библиотеке, но я постараюсь сдвинуть все на день. Лучше не оставлять Терезу одну и без машины.
— Да уж, — говорит Полина.
Морис прячет глаза:
— Ладно. Сейчас пойду ему позвоню. Человеку из Фонда…
Он выходит.
Теперь Полина поворачивается к Терезе:
— Или поезжай с ним. Раз уж он все равно мотается туда-сюда. Как-то у нас не получается просидеть тут все лето безвылазно.
Она старается говорить беспечно, словно просто перебирает разные варианты.
— Нет, — отвечает Тереза. — Я об этом думала. Так будет только хуже.
Она уже отбросила всякое притворство.
Ее тон и выражение лица пугают Полину. Что-то еще произошло. Что-то случилось, какие-то слова сказаны.
— Я все равно не буду знать, где он и чем занят. А Люк будет плакать в машине, и столько всего придется тащить — кроватку, коляску… Сидеть и гадать, где Морис и когда он вернется, я с тем же успехом могу и здесь. — Дочь умолкает, нервно втягивает воздух. — Если будешь до отъезда звонить Хью, скажи, что я очень ему сочувствую.
Полина кивает. Сердце у нее разрывается от того, что она видит в глазах Терезы, от беспросветности, так хорошо знакомой по собственному опыту.
Морис заходит к Полине — якобы за бумагой. В поселке не продают листов формата А4. Он стоит у основания лестницы.
Полина идет в кабинет, берет
— Я верну, — говорит Морис. Улыбка у него чуть виноватая.
— Не надо, — отвечает Полина.
Он не уходит.
Уходи, думает Полина. Уходи, пока никто не сказал ничего лишнего.
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — говорит Морис.
— В таком случае мне незачем вам отвечать.
— Возможно, вы преувеличиваете.
— Вот как? — Полина начинает закипать. — Если вы так считаете, это ваша проблема, а не моя.
Морис обреченно разводит руками:
— Я понимаю, что никакие мои слова ничего для вас не изменят. Но все-таки позвольте сказать, что Джеймс и Кэрол больше не станут приезжать сюда на выходные. Все вышло не так удачно, как хотелось. Гораздо удобнее будет нам с Джеймсом время от времени встречаться в Лондоне.
Ну разумеется, думает Полина. Удобнее во всех отношениях. Морис смотрит на нее снизу вверх, потому что она стоит на крутой лестнице, а он — в прихожей. Лестница не освещена, а за спиною у Мориса дверной проем: небо, пшеница, живая изгородь — буйство света и красок. Лицо Мориса в тени, и Полина рада, что не видит его выражения — оно бы в любом случае ее взбесило.
— В данную минуту, — медленно продолжает он, — вы, вероятно, жалеете, что мы с Терезой поженились. Вы неправы. Что бы сейчас ни происходило…
— Ошибаетесь, — перебивает Полина. — В данную минуту я жалею, что не могу вас убить. Вам моих чувств не понять, но это тоже ваша проблема.
Морис чуть приподнимает брови:
— Я всегда считал вас рассудительной женщиной. Не портите впечатления. Спасибо за бумагу.
Он пожимает плечами и уходит.
Вся местность идет под нож. По другую сторону холма невидимый комбайн день за днем молотит яровую пшеницу. Трактора тащат мимо «Далей» прицепы с зерном. На шоссе автомобили медленно ползут в хвосте одинокого комбайна или трактора. Вечерами чудовищные фары сельхозтехники прочесывают поля широкими лучами света. В это время года особенно ясно, что сельская местность — не красивые пейзажи, а индустриальное предприятие. Экскурсионные автобусы в Стратфорд вынуждены плестись за комбайном, перекрывшим всю ширину дороги; автовозы и жилые автофургоны терпеливо ждут, пока трактор перед ними свернет на поле.
Полина и Чонди едут навстречу друг другу по проселочной дороге. Оба останавливаются и перебрасываются десятком положенных слов.
— У вас сейчас самая горячая пора, — замечает Полина.
— Следующим уберем все это, — говорит Чонди. Они оба смотрят на пшеницу рядом с проселком. — Лишь бы погода подержалась еще недели две.
— Хороший урожай? — спрашивает Полина.
Чонди пожимает плечами:
— Да посохло все к чертовой бабушке. — По его тону ясно, что неурожай — следствие чьих-то происков. Или правительства, или ЕС, или самой Полины. Чонди включает передачу — жуткий скрежет, означающий, что разговор окончен, — и смотрит так, будто забыл что-то важное. Наконец он вспоминает и, уже трогаясь с места, спрашивает: — У вас все хорошо?