Жаркое лето в Берлине
Шрифт:
— Стало быть, вы говорите по-русски? — Замечание Джой означало скорее утверждение, нежели вопрос.
— Нет. И не собираюсь изучать. Вот уже пятнадцать лет я изучаю немецкий язык, будь он неладен, и добился того, что уже не забываю начало слова в сорок семь букв, когда доползаю до его конца. Благодарю покорно, хватит на целую жизнь!
— Но как же вы разговаривали с жителями Восточной зоны, если не говорите по-русски?
Тода словно осенило.
— Ну, после такого мне необходимо еще выпить. — Он дал знак кельнеру и, обращаясь к Джой, сказал: — Мой маленький милый простак, за границей я не говорю по-русски, и я не встречал
— А много ли русских вы там встречали? — спросил Стивен.
— Встретил нескольких на контрольном пункте Восточного Берлина при проезде в Восточную Германию, но все формальности выполняла немецкая охрана. Когда мы проезжали мимо казарм, где-то около Макленбурга, потом близ Лейпцига, если бы шофер не сказал, что они заняты русскими, я бы не догадался. Они не размахивают серпом и молотом за границей, как это проделываем мы со своими звездами и полосками! А еще я повстречал один военный грузовик, битком набитый молодыми Иванами, который ехал следом за нашей машиной. Мой шофер сбился с пути и привез меня в какой-то тупик. Вот было смеху, когда русским пришлось разворачиваться и искать правильную дорогу! Видел я немало русских кладбищ, где лежали Иваны, которые помогли разбить Гитлера.
— Но все же там много русских? — настаивала на своем Джой.
— Есть и русские. Статистические данные много раз печатались в газетах.
— И вам понравилось там? — спросила Джой.
— Понравилось! У меня антипатия к коммунистам! Разве это не видно из моего последнего репортажа, который я отправил оттуда? Чертовски приятно, что тебе целых три недели не пришлось говорить ни с одним нацистом! — Он в упоении закатил глаза. — Подумать только! Никто не ударяет вас по барабанной перепонке чепухой, вроде: «Когда мы снова захватим Польшу!», «Когда мы возьмем Чехословакию!», «Когда мы линию Одер—Нейссе отодвинем до Урала!», «Когда у нас будет самая сильная армия в Европе!», «Когда наша армия будет оснащена атомным оружием!», «Когда будут работать наши военные базы в Испании!»
— Герника на веки вечные! — прибавил Тео.
— Дело не в том, что люди на Востоке совершенство. Они еще не выколотили из своих стариков убеждение, что немцы лучше всех на свете. Там много и таких, которые все еще скулят по поводу своих страданий во время войны, забывая при этом упомянуть, что именно они начали войну. Но правительство там против нацизма и милитаризма, надо отдать ему должное. В их школах беспощадно разоблачают фашизм.
— А они хотят, чтобы их освободили?
Тод с недоумением посмотрел на Джой.
— Не знаю, кто вас кормит здесь этой чепухой. Вбейте в вашу хорошенькую головку: ребята на Востоке не хотят никакого освобождения. Они уже отвоевались. Они там хотят только одного: чтобы их оставили в покое и не мешали им строить побольше фабрик, побольше домов, побольше есть масла, чем где-либо в Европе.
— Но почему же к нам переходит так много немцев оттуда? — чуть ли не воинственно продолжала Джой.
— Им не нравится политика Востока, точь-в-точь как и тем, кто уходит отсюда на Восток. Им не нравится политика Запада. К тому же на Востоке нет воинской повинности.
— Впервые слышу, чтобы кто-то переходил отсюда на Восток!
— Вы позволите мне, не сходя с места, предложить вам годовую подписку на «Миддл Уэст тайм рекорд»?
— Так, значит, они переходят?
— По данным «Голоса Америки» в этом году перешло около пятидесяти тысяч, а по данным Восточной Германии — семьдесят тысяч. Так что я остановлюсь на средней цифре — шестьдесят. Кое-кого они отослали обратно, ибо от них дурно пахнет. Но, как я уже говорил до этого маленького отступления, на мое пищеварение благоприятно действовало одно обстоятельство: когда я разговаривал с их представителями, пусть я даже и не соглашался с их политикой, мне никогда не приходилось задумываться, не стоит ли передо мной один из тех военных преступников, что делают головокружительную карьеру здесь, в Западной Германии.
Он попросил принести ему еще выпить.
— Я уже говорил своему старику, что это просто жестокость по отношению к своей собственной плоти и крови держать тут человека, который писал отчеты о Нюрнбергском процессе. Там-то я и познакомился с отцом Луэллы — неплохой старик, хотя «Миддл Уэст таймс рекорд» не всегда согласна с его политикой. Выразить не могу, как растравляется моя язва желудка, когда, сидя на какой-нибудь из их пресс-конференций, я слушаю разглагольствования о роли Западной Германии как защитницы христианской цивилизации какого-нибудь субъекта, который на моих глазах получил от союзного трибунала двадцать пять лет тюрьмы за убийство польских епископов, польских, чешских, итальянских священников, бельгийских монахинь — не говоря уже о девяти миллионах других жертв.
Тод мрачно задумался, устремив невидящий взгляд на стакан.
— Мне об этом не нужно говорить, — сказала Луэлла. — Когда мы с Тео впервые направились в Мюнхен — культурный центр рейха, — по пути по просьбе отца мы заехали в Дахау. Он сохранил глубокий интерес к этому лагерю с тех пор, как в сорок пятом году провел обстоятельное расследование всего, что там творилось, и поговорил с уцелевшими в живых свидетелями. Дежурный у ворот лагеря, увидев нашу машину, чуть не упал на колени от усердия. И тут же выразил сожаление, что не может впустить нас. «Теперь тут военная тюрьма». Я спросила: «Для кого?» — «Для американских солдат, — ответил он. — За небольшие преступления — изнасилование и воровство».
Все, кроме Джой и Карен, рассмеялись.
— Когда мы спросили, нельзя ли осмотреть бывший концлагерь, его лицо стало непроницаемым. «Не верьте, все это враки. Коммунистическая пропаганда». — «А Нюрнбергский процесс?» — спросил Тео. — «Тоже пропаганда».
Ошеломленные подобной расправой с историческими фактами, мы, шатаясь, побрели к ближайшему киоску и, чтобы привести себя в чувство, заказали Most [14] .
«Ну и жара! — сказала, излучая улыбки, толстая фрау. — Не припомню такого жаркого лета».
14
Молодое вино (нем.).
«А вы давно живете здесь?» — спросил Тео с присущей ему деликатностью.
«Двадцать пять лет, — жеманно процедила она. — Приехала сюда сразу же после замужества, вырастила здесь же пятерых детей. Мужа убили в Вене красные».
Мы сочувственно промычали.
«Место для воспитания детей не очень подходящее», — сказал Тео с привычной ядовитой вежливостью. «Почему же?» — резко сказала фрау; ее взгляд стал настороженным. «Да потому, что тут день и ночь из труб валил желтый дым», — сказал он, указывая на крематорий.