Жаркое лето в Берлине
Шрифт:
— Хорошо! — Мать закрыла свою дверь, и, когда она повернулась к Джой, лицо ее вновь выражало безмятежный покой.
— У меня есть кое-что для вас, и я хочу, чтобы вы взяли это с собой. Обещайте мне до приезда в Лондон не говорить об этом со Стивеном.
Она достала из сейфа ларец с драгоценностями и открыла его. Драгоценные камни засверкали под лучами солнца, заливавшего комнату.
— Здесь драгоценности моей матери и бабушки, но большая их часть мне досталась от фон Мюллеров. Я хочу, чтобы драгоценности моей матери носили вы, а потом они перейдут к Энн и Патриции. Это не бог весть какие ценности, но это произведения искусства. Вот эту брошь передайте от меня вашей матери, а эти запонки с камнями — отцу. Эти вещи принадлежали моей семье. Передайте также и мои наилучшие пожелания и благодарность.
Она положила вещицы в замшевый мешок и отдала его Джой.
Джой опустила мешочек в глубокий карман жакета; слова же, которые она собиралась сказать, застряли у нее в горле.
— А вот эти драгоценности от фон Мюллеров. Бриллиантовое ожерелье — очень дорогая вещь. Я получила его от свекра в подарок, когда родила двух сыновей крови фон Мюллеров. Я не любила это ожерелье, оно было мне неприятно. Серьги, броши, диадема и вот это кольцо — настоящий прожектор! — бриллианты чистой воды, за них можно получить большие деньги. Эти деньги для Ганса. Ганс еще несовершеннолетний. Поэтому я сделала дарственную на имя Стивена. Дарственная вот в этом конверте. Это на случай каких-либо затруднений. Фон Мюллеры не так-то легко забывают и прощают.
Она помолчала, глядя на ларец, в котором осталось лишь несколько безделушек. Вынимая ожерелье, она задела крышку обтянутого бархатом футляра, в котором некогда лежал драгоценный камень. Замочек открылся, обнаружив три крохотные ампулки, вложенные в вату.
Джой хотела закрыть футляр, но рука матери с молниеносной быстротой легла на ее руку, и она услышала ее глубокий вздох.
— Осторожно! — Встретившись глазами с Джой, она пояснила: — Это для моего сердца.
С чрезвычайной осторожностью она закрыла футляр и положила его на место.
Нахмурившись, она постояла с минуту, поглядела на ларец. Затем, замкнув его на ключ, поставила в сейф, закрыла дверцу и водворила картину на свое место.
Взяв с ночного столика библию, она подошла к Джой.
— Моя дорогая дочь, — прошептала она, — взяв ее под руку. — Я многим вам обязана. Но мне кажется, что вы все еще не вполне поняли, какие негодяи правят сейчас нашей страной. Мы по сей день являемся носителями зла, мы по сей день опутываем мир нашей паутиной, и пусть вот это послужит вам защитой.
Она провела ножом для разрезания бумаги по внутренней подкладке книги и вынула тоненький конвертик.
— Сейчас вы ничего не увидите. Это негативы. Тут снят Хорст; он смеется, стоя перед виселицами, на которых висят французы, жители одной деревушки, повешенные по его приказу. Как только вы ступите на английскую землю, пошлите один снимок отцу Луэллы с просьбой сохранить его для нее. Другой оставьте себе. Нашим я скажу, что снимки отданы вам. Теперь вам надо спешить. Вещи ваши останутся в доме, как будто вы через несколько часов должны вернуться. Из Лондона мне не пишите. Не теряя времени, садитесь на британский самолет и возвращайтесь домой. У «Тайной службы» есть отделение в Лондоне.
Она положила руки на плечи Джой.
— Я отдаю в ваши руки самое ценное, что у меня осталось в жизни. И знаю, что могу быть спокойна.
Слезы застилали Джой глаза, она не могла произнести ни слова.
— Сейчас не время плакать, — сурово сказала мать, и ее пальцы с неожиданной силой сжали плечи Джой. — Если вы начнете плакать, погубите всех нас. Прощайте, дочь моя. — Поцеловав ее, она открыла дверь и медленно затворила ее за ней.
Оставшись одна в комнате, она прижала руку к сердцу, словно та боль, от которой оно разрывалось, была осязаема. Рыдания подступили к горлу, и все невыплаканные слезы грозили прорваться наружу. Но из коридора донесся голос Берты, позвавшей ее. И она быстро прошла в гостиную. Когда туда вошла Берта, она с самым невинным видом сидела за секретером и, оторвавшись от неоконченного письма кузине, вопросительно посмотрела на дочь.
Глава XXII
Джой так и застыла на пороге столовой, где суетились Шарлотта, Эльза и Герта, готовя импровизированное пиршество, которое казалось при данных обстоятельствах столь же неуместным, как если бы пировали на похоронах. Положив руку на руку Стивена, отец улыбался с видом человека, предвкушавшего полную победу. В столовую вошла мать, она привела с собой Энн. Впервые после их приезда отец, с трудом обойдя стол, подал матери стул и подождал, пока она не села.
В торжественной и высокопарной форме Берта приказала Эльзе поставить еще два прибора. Не зная чем угодить ей, она приказала Герте принести для Энн подушечку на стул.
Джой почувствовала, как у нее закружилась голова, когда отец приказал Стивену занять почетное место. «Садись сюда, сын мой!», а ей он указал на место по левую руку от себя.
— Приятно, когда вся семья в полном сборе, — сказал он, опускаясь в кресло; и Джой, к своему удивлению, обнаружила, что поняла каждое его слово.
Отец дал знак Гессу; тот вышел из комнаты и вернулся с бутылкой шампанского.
— Ну что ж, будем праздновать! Я приберег эту бутылку для своего дня рождения. В прошлом месяце Хорст привез ее из Мадрида.
— Принесите богемские бокалы, — приказала Берта. — Схватив Джой за руку, она воскликнула: — О, если бы вы только знали, какое счастье вы нам сегодня доставили! Как только Стивен сказал нам о своем решении, я тотчас же позвонила Хорсту; он в таком же восторге, как и мы. Если бы не служебные дела, он приехал бы домой к обеду.
— Ja, ja! — сказал отец, с гордостью посмотрев на портрет своего отца. — Сначала вернулся Хорст, а теперь и мой младший сын.
Дрожь пробежала по спине Джой от такой необъяснимой восторженности, и она ждала, что скоро найдет разгадку всего происходящего.
Ганс разлил шампанское в богемские бокалы, такие тонкие, что казалось невероятным, как выгравированные на них вензеля не сломали хрусталь. По просьбе Энн Гесс налил ложечку ликера в ее бокал.
Атмосфера была праздничной, праздничной до предела, насыщенной лихорадочным возбуждением, причины которого были ей неизвестны.
Отец провозгласил тост. Джой показалось, что она не поняла слов, но Берта, перегнувшись через стол, бойко перевела ей:
— Отец провозгласил тост «За долгие годы общего счастья».