Жасмин
Шрифт:
Благодаря слабому свету своего фонарика, мне удалось не потерять лошадку из поля зрения, прекрасно, к своему ужасу, осознавая, что я удалялась от машины все больше и больше. Каждый раз, цепляясь волосами за ветви деревьев, я в ужасе озиралась, думая, что невидимые пальцы вновь плетут косы из моих волос.
Я не могла себе позволить хотя бы на мгновение выпустить лошадку из виду, потому что тогда потеряла бы её навсегда. Не будь снега, её бы скрыла темнота, но, к счастью, её шерсть очень хорошо контрастировала на его фоне, и мне было хорошо видно её покачивающуюся головку. Я попробовала её негромко позвать, но бег и страх, заставили меня прикусить язык, ведь меня мог услышать кто-то еще, тем более,
Снег в лесу выпал не вчера, и потому был не мягким и пушистым, а жестким и острым, как стекло. Поэтому, когда я оступилась и запнулась о корень дерева, то порезала ладони о безжалостную ледяную корку, оставив на ней кровавый след.
Фонарик улетел в сторону, когда я упала, свет пропал, и какое-то время я лежала, распластавшись и тяжело дыша, как мне казалось, одна, в кромешной тьме. Никогда еще мне не было так страшно. Впервые я готова была расплакаться от страха. Нельзя было уходить от машины. Нужно было просто отпустить лошадку... Я ощущала себя слепой мышкой без фонарика, пошарив пальцами и сломав ледяной наст, мои руки только глубже погрузились в мягкий и сырой снег.
Постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я нашла свой фонарик. Он лежал неподалеку. Я поспешно схватила его и завела дрожащими пальцами, молясь, чтобы только это и нужно было сделать, чтобы он вновь заработал. Когда он тихо затрещал и появился свет, я с облегчением выдохнула. Теперь я не была так беспросветно беспомощна.
Я стряхнула снег с одежды и огляделась. Обыкновенный сосновый бор, в котором невозможно было выделить какой-то участок, потому что они ничем друг от друга не отличались. Я посмотрела вниз на снег и поняла, что еще не заблудилась, несмотря на то, что след лошадки давно простыл. Ведь остались мои следы, и по ним я могла вернуться к машине, как только захотела бы.
Следы заканчивались там, где я стояла, но стоило мне приглядеться получше, и я увидела вереницу крошечных следов от копыт, исчезающую в чаще леса. Я застыла в нерешительности. Стоит ли мне собрать всю волю в кулак и пойти за ней? Или лучше вернуться к машине? Мне очень хотелось вернуться, залезть в салон, запереть все двери, свернуться от ужаса в клубок на заднем сиденье и в таком положении ждать утра.
Что-то в этом лесу было вне пределов моего понимания — что-то заплело мои волосы в косички.
Пожалуй, самым разумным было вернуться к машине... и я почти так и сделала. Мое желание досадить Бену уступило желанию выбраться из леса, и мне подумалось, может быть, поиск лебединой песни просто не стоил того. И если поразмыслить... что я стану делать, когда найду её? Уж точно не продам, тем более, что понятия не имею как, кому и куда нужно продавать раритеты...
Я покачала головой и сделала шаг назад, к машине. Но остановилась. Грудь изнутри обожгло чувство страшной потери — сегодня это впервые случилось не во время сна.
Обычно я испытывала подобное ощущение только первые несколько секунд после пробуждения — это пронизывающее чувство, будто ты потерял что-то невосполнимое — но оно не имело отношения к Лиаму, и я никак не могла понять, что же еще такого ценного я могла потерять. Лукас упоминал о чем-то таком на озере Альпзее. Ему откуда-то было известно об этом, и он сказал мне, что я смогу вернуть «это», только найдя лебединую песню, и как можно быстрее.
У меня не было ни малейшей причины доверять Лукасу. На самом деле, я совсем ему не доверяла, ведь как оказалось, он был в дружеских отношениях с Беном. Но и отрицать это чувство утраты тоже было невозможно. Самым страшным было то, что я понятия не имела, чем оно вызвано. И я вдруг почувствовала, как во мне возникла какая-то странная убежденность, что если я сейчас вернусь к машине, то так и не узнаю, откуда это чувство появлялось во мне. Я навсегда упущу возможность узнать правду. Поэтому я сделала глубокий вдох и тихо, насколько это было возможно, пошла по следам крошечных копыт, оставленных на снегу, старясь тешить себя мыслью, что в любую минуту могу по своим следам найти дорогу к машине — как Гензель и Гретель нашли дорогу домой по хлебным крошкам.
Какое-то время я шла быстро, надеясь догнать лошадку. Снег под ногами скрипел, ветви деревьев так и норовили зацепить мою одежду и запутаться в моих волосах. Минут пять я провела в полной тишине. Если рядом и были какие-то животные, то я их не слышала. У меня сложилось такое впечатление, что я единственное живое существо в этих горах. И только мне стоило об этом подумать, как откуда-то неподалеку раздалось пение лебедя. Как же это было красиво, в жизни не слышала ничего прекраснее. Я слышала пение ангела — меня окружил, будто снег, падающий мягкими хлопьями, ясный, серебристый голос. Он доносился со стороны, куда ускакала лошадка. И я, очарованная этой песней, отчаянно захотела как можно скорее оказаться ближе, совершенно не замечая, насколько шумно я это делала.
Несколько мгновений спустя, я, пошатываясь от усталости, вышла на маленькую поляну, окруженную белыми свечами, и пение оборвалось. Я заметила шквал чьих-то размытых движений, словно в разные стороны разлетались какие-то светящиеся существа. Даже в отсутствие свечей, в лунном свете можно было легко различить четкие, крошечные, светящиеся следы. Не один десяток. Они были повсюду. Похоже, я чему-то помешала. Но мне наконец-то удалось догнать черную лошадку. Она стояла посреди поляны в лунном свете. Я вошла в круг свечей, чтобы рассмотреть, возле чего она стояла, и замерла, как вкопанная. Это был маленький перламутровый гроб, сантиметров в пятнадцать длиной.
Я вторглась на похороны в волшебном царстве.
Какое-то время я просто таращилась на гробик. Мне было очень не по себе, и это еще мягко сказано. Но тут что-то стукнулось о мою руку. Сначала я подумала, что вновь пошел снег. Но потом опустила взгляд и увидела у своих ног на снегу черный лепесток. А потом еще один и еще. Я подняла глаза. Они дождем падали вокруг меня, мягким бархатом лаская мою кожу, источая знакомый сладкий аромат.
Когда дождь из лепестков закончился, они уже укрыли собой весь круг, и белый гроб резко выделялся на их фоне. Затем с неба упал последний предмет, тяжелее, чем все остальные: полноценная роза, которая приземлилась на крышку белого гроба.
У меня мурашки пробежали по коже, отчасти от того, что вокруг лежали лепестки, а отчасти — что все это напоминало мои сны, в которых, правда, падали только перья. Я стряхнула лепестки с волос и с плеч и вздрогнула. Ко мне приближался тусклый огонек, который поначалу я приняла за мерцание свечи. Приглядевшись внимательнее, я поняла, что, несмотря на мягкость свечения, это была не свеча, а фея, — совсем как та, которую я видела много лет назад у бабушки с дедушкой, только это был мальчик.
У него были те же синие волосы и эльфийские черты лица, но больше всего меня впечатлила его одежда — длинный теплый кафтан насыщенного синего цвета, с серебряными пуговицами. Я задумалась, может, мне нужно выйти из круга, может, он зол на меня за мое, такое бесцеремонное, появление на их похоронах. Но, по правде сказать, я не могла шевельнуться, не могла отвести от него глаз. Я была так же очарована им, как и тогда, в первый раз, в пятилетнем возрасте. Я смотрела, как он подобрал черную розу. Роза был длиннее его тела. Он держал цветок горизонтально, аккуратно, обеими руками, крепко ухватившись за стебель. Потом он приблизился и протянул мне её, давая понять, что хочет, чтобы я взяла цветок.