Жасминовые ночи

Грегсон Джулия

У Сабы даже перехватило дыхание.

– С кем?

– Господи. Подожди. – Сиделка сунула палец под накрахмаленную шапочку и почесала голову. – Дай-ка подумать… кажется. Пилот-офицер или что-то такое… Не уверена, но вроде его зовут Барни.

Страх пронзил электрическим разрядом все ее тело. Друг Доминика. Придет, чтобы сообщить ей о чем-то. Возможно, о чем-то плохом.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила она.

Энид вышла, закрыв за собой стеклянную дверь. Саба тихо лежала, закрыв глаза. Она потеряла его.

Дверь снова открылась.

– Завтрак! – Энид направилась к ней со своей профессиональной

улыбкой.

– Я не голодна, – сказала Саба. – Забери себе. – Она видела, как сиделки жадно доедали по вечерам еду, остававшуюся у больных.

– Ой, не говори глупости. – Энид поставила поднос на тумбочку. – Я не буду есть. А ты никогда не поправишься, если будешь есть как птичка.

Саба лишь слабо улыбнулась; она не слушала ее. Когда закрылась дверь, она встала, доковыляла до угла, где была раковина, и поглядела на свое отражение в зеркале. На голове широкий бинт, оба глаза все еще заплывшие, будто испорченные сливы; от нижних век почти до скул желтые и лиловые гематомы. Когда она возвращалась, стены палаты закружились, и ей пришлось ухватиться за детское кресло. Оно тут же покатилось, и она чуть не упала на пол.

Добравшись до постели, она взглянула на настенные часы. Девять утра. Посетителей пускают с одиннадцати до двенадцати. Скоро откроется стеклянная дверь, отгородившая от нее весь остальной мир.

Саба пожалела, что рядом нет мамы – с ней так хорошо и уютно, с ней можно не разговаривать, она и так все понимает и все знает. В последнее время она часто думала о ней – каково ей было, когда муж постоянно уходил в море в течение почти всей ее семейной жизни, об ужасе ожидания. Она помнила, как застывало от напряжения мамино лицо каждый вечер, когда она слушала по радио прогноз для судов, вышедших в море. Потом – щелк! – прогноз закончился, и мама, веселая или сердитая, в зависимости от настроения, кричала, шутила, стряпала, штопала чулки, всегда зная, что в любой момент в их дверь могут постучать и известить о несчастье. Мамина постоянная жизнерадостность теперь казалась Сабе героической.

Незадолго до ланча в коридоре послышалось цоканье высоких каблуков. Шаги затихли возле ее двери.

– Дорогая? – Голос Арлетты звучал приглушенно сквозь матовое стекло. – Ты в приличном виде?

Повернулась дверная ручка. Когда дверь открылась, Саба сидела на постели с мертвенно-бледным лицом.

– Да. Говори скорее, – попросила она, когда увидела лицо Арлетты. – Я знаю, что ты собираешься мне сказать. – За стеклом темнел мужской силуэт.

– Мне очень жаль, – сказала Арлетта. Сбросив туфли, она залезла к Сабе в постель, и они крепко обнялись. – Ох, милая, – тихо проговорила она. – Как это жестоко.

Едва Арлетта произнесла эти слова, вспышка боли ветвистой молнией пронзила голову Сабы. Она беззвучно зарыдала. Он погиб, она знала это. Появившаяся из коридора Энид протянула ей на всякий случай металлический лоток, – если Сабу стошнит, – теплую фланель и собственную мятную карамельку.

В палату вошел парень в летной форме – огромный, краснолицый незнакомец.

– Может, мне уйти? – тут же спросил он. – Я приду позже.

Саба кивнула. Сейчас ей хотелось одного – забиться куда-нибудь в щель, словно больному зверьку, и рыдать, рыдать. Грохот в голове стал почти невыносимым. Сиделка сказала, что скоро даст ей фенобарбитал, если она хочет поспать.

– Пожалуйста, не обижайтесь. – Ее слова отскакивали от стен, словно мячик. – Спасибо, что пришли.

Парень крутил в руках фуражку. Потом застенчиво дотронулся до ее плеча.

– Соболезную вашему горю, – сказал он перед уходом и положил на ее столик сверток, что-то пробормотав про шкафчик Доминика. Она его не слышала.

Арлетта ушла. Появилась Энид, посетовала на холодную погоду и длинные ночи и оставила две таблетки от головной боли, а в голове Сабы снова бушевали ветвистые молнии.

– Спокойной ночи, милая. – Сиделка задернула шторы, выключила верхний свет и закрыла за собой стеклянную дверь.

Сабе весь день хотелось, чтобы все ушли, но теперь, когда она осталась одна, ночь окружила ее словно темное море, в котором так легко утонуть.

Она проснулась после полуночи, опухшая от слез, и протянула руку за графином. Зажгла лампу и наткнулась на сверток, который оставил Барни. Села в постели и неумело развернула его. Внутри оказалась коробочка, а в ней, завернутый в папиросную бумагу, браслет из голубой эмали с фигурками египетских богов и богинь, вырезанных на серебре. Она стала рассматривать его и увидела на внутренней стороне выгравированное слово «Ozkorini».

Помни обо мне.

Браслет был прекрасен. Должно быть, Доминик выгреб все до последнего пенни. В коробочке также лежала карточка с адресом александрийского ювелира.

Среди оберточной бумаги, на мятом клочке Саба обнаружила остатки письма. Придвинув к себе лампу, она прочла написанное и поняла, что это не совсем письмо, скорее его набросок – какие-то слова были вычеркнуты, в двух местах с такой силой, что перо прорвало бумагу. Видно, что эти строки писались в накале эмоций и Дом никогда бы их не отправил.

Слова бессмысленно плавали у нее перед глазами, словно пепел. Она расправила бумагу, сложила разорванные клочки, но так и не могла прочесть. Но потом сложилось одно предложение: «Может, в конце концов, жизнь тебе менее важна, чем песни».

Ее руки дрожали, когда она соединила два кусочка бумаги с цифрами: 2 августа 1942 г.

Она тихонько застонала. Да, теперь ей никуда от этого не деться – он, полный надежд и восторга, купил ей браслет, его первый настоящий подарок. И вот он погиб, разочарованный и, может, даже полный ненависти к ней. Она никогда не простит себе этого.

Глава 42

Выйдя из госпиталя, Саба поселилась у Арлетты, которая сняла жилье на улице Шария Антихана. Пятиугольные комнаты с круглыми окнами создавали очаровательную иллюзию, что ты находишься на верхней палубе океанского лайнера. При этом квартира была недорогая.

Арлетта настояла на том, что будет платить за аренду одна, без участия Сабы, и даже готовила для них на газовой плите еду в своем эксцентричном духе: блюдо номер один – рис, бобы и мясо, тушенные на слабом огне; блюдо номер два – рис, бобы, рыба и любые свежие овощи. Иногда салат с добавленной в заправку капелькой джина. Арлетта также непременно приносила каждый день какие-нибудь лакомства и подарки – булочки и пирожные с кремом от «Гроппи», как-то раз купила на рынке сногсшибательную светло-зеленую ночнушку с бахромой, а в нее положила кулек с фисташковой халвой.