Жатва дьявола
Шрифт:
— У тебя неприятности? — спросила она наконец.
— Нет.
— Люсьенна мне говорила.
— Она ничего не знает.
— Нет, знает. Как ни скрывай, знает. Раз у тебя неприятности, я и пришла.
— Хорошо сделала, — сказал он.
— Ну вот, видишь!..
— Однако ж я старался, чтобы Люсьенна ничего не знала.
— Женщины — народ догадливый, — улыбаясь, заметила Адель.
Обуан посмотрел на нее. Подумать только, он жил с такой некрасивой толстой бабой, с такой старухой! Как это он не замечал ничего? Да просто он еще не знал Люсьенны, а стало быть, не знал, что такое женщина, — ведь только Люсьенна настоящая женщина. Теперь он не мог бы сойтись с Адель. Уж не за этим ли она пришла? Нет, успокаивал он себя, во всех ее словах сквозит лишь дружеское расположение; у женщины всегда сохраняется к бывшему ее любовнику что-то вроде материнского чувства, если она вовремя убедилась, что насчет другого все между ними кончено, и она может смотреть на него как на ребенка, на «маленького мальчика». А в тот вечер Обуану так нужна была добрая материнская ласка. Неприятностей не оберешься, вот Адель и пришла посочувствовать. Кому же в конце концов довериться, если не ей?.. Нет у него близких, да никому бы он и не открылся, тем более Люсьенне.
— Что у тебя не ладится-то?
— Да, так, ничего особенного, — ответил он. — Только вот в карты не везет за последнее время.
— А раньше ведь ты все выигрывал.
— Да. Но сейчас пошла плохая полоса. У картежников всегда так. То, бывало, Буано не везло, — целых три месяца, а теперь на меня повернуло: я ему задолжал.
— Много?
— Много! Я все хотел отыграться, понимаешь!
— Погоди, через день-другой твой черед придет…
— Я на это рассчитываю. Ну, а пока что…
— А пока что — платить надо? Да? — спросила Адель. И умолкла, как будто размышляла о чем-то. — В Товариществе попроси, — сказала она.
— Сейчас ничего не могу там просить. Они уже дали мне ссуду под урожай, а теперь требуют гарантий?
— Что ж, понятно. Продать тебе нечего?
— Ну вот еще! Не хочу я продавать. Один раз я уже продал Альсиду участок земли — два гектара. И зарекся. Больше не буду.
— Даже если жена Альсида тебя попросит?
— Даже и в этом случае, — решительным тоном ответил Обуан. — Она — это одно, а он — другое.
Обуан верил своему утверждению. Что ж, тем лучше. Адель же полагала, что он глубоко заблуждается. Но сейчас не о том шла речь.
— Как же ты теперь будешь?
— Не знаю, — ответил Обуан.
— Из-за этого ты и мучаешься?
— Еще бы!
— Должен же быть какой-то выход.
— Разумеется, но я не вижу выхода. А карточный долг — это долг чести.
— Ты не можешь попросить Буано, чтобы он подождал?
— Не могу. Так не делают. Если я не заплачу, мне лучше и на глаза не показываться этим ребятам.
— Значит, надо заплатить, — сказала Адель.
— А как?
— Надо найти деньги.
— Где?
— Какой-нибудь способ найдется.
— Не вижу — какой.
— Так ты говоришь — серьезный долг?
— Больше ста тысяч.
— Ох ты! Но ведь это по меньшей мере десять гектаров хорошей пахотной земли!
— Да. Но ведь я тебе сказал…
— Ладно, ладно… понимаю… Значит, надо найти эту сумму, ничего не продавая…
— Заметь, я могу дать только закладную на свою недвижимость.
— Сто тысяч! — воскликнула она, почесывая себе темя, — оно всегда у нее зудело, так как все не хватало времени вымыть голову, а в волосы набивалась и пыль и земля.
— Сто десять тысяч! — поправил ее Обуан.
— Хорошо, — сказала она. — Я тебя выручу.
— Ты?
— Да, я.
— Выручишь? Ты можешь меня выручить, Адель?
— Я же тебе сказала.
— У вас на «Краю света» есть сто тысяч?
— И даже больше. Мы скопили и еще копим.
— Хорошо. А если вам самим понадобится?
— Ну, когда там еще понадобится. Ты до тех пор отдашь.
— Разумеется, отдам.
Обуан уже представлял себе, как он играет с Буано, с другими партнерами и отыгрывает у них свои деньги.
— Вот видишь. Тебе когда надо платить?
— Завтра, — смущенно ответил Обуан.
— Ладно. Знаешь, что мы сделаем?
— Нет.
— Пойдем сейчас вместе. Ты меня проводишь до дому. Я войду, возьму деньги и принесу тебе.
— Вы держите деньги дома?
— Да, в бумажнике.
— Скажи пожалуйста! — воскликнул он, развеселившись. — Так ты стала богачкой, Адель?
— Не забывай, что нас трое — с матерью, да еще Фернан вернулся. Но если нам кое-что удалось отложить, так мы отчасти обязаны этим тебе, Мишель, ты ведь помогал мне во время войны.
— Пустяки! Я делал, что мог.
— Я этого не забыла… Да и другое тоже, — добавила она с некоторой грустью.
— И я не забыл, — сказал он из любезности. — В любви ты понимаешь толк, Адель!
— Меньше, чем Люсьенна.
— По-другому, — ответил он.
— Ну что ж, пойдем, — сказала Адель.
Он уже поднялся с кресла, но вдруг Адель застыла на месте.
— Я вот что вспомнила, — сказала она, — ведь бумажник-то у Альбера хранится. Сто десять тысяч он завсяко просто не выпустит.
— Вот видишь! — разочарованно воскликнул Обуан.
— Да я хочу сказать, что надо ему бумагу выдать.
— Ну, за этим дело не станет! — ответил Обуан, воспрянув духом.
— Да мне-то никаких бумаг не надо, это ему.
Мишель уже направился к старому секретеру, в котором покойный отец держал свои бумаги. Порывшись там, он достал листок бумаги в клетку, пузырек с черными чернилами, какие можно найти в деревенских лавочках, и красную ручку с «унтер-офицерским», слегка заржавленным пером — им не часто пользовались.
— Я напишу сейчас расписку, — сказал он.
— То есть… Расписка само собой. Но Альбер потребует гарантии. Наш Альбер не очень-то покладистый парень, надо его приманить чем-нибудь.
— Чем?
— Да уж не знаю, право. Ты ничего не придумаешь?
— Можно было бы…
— Что можно было бы?
Адель предоставила ему ломать голову, ждала, чтобы он сам предложил то, чего она хотела.
— Мне нужны эти деньги, — сказал он. — Тогда я выпутаюсь.
— Понятно, тебе нужны деньги, — поддакивала Адель. — Надо, чтобы Альбер дал их тебе.