Жатва дьявола
Шрифт:
— Подо что же он мог бы ссудить меня деньгами?
— Но ты же знаешь, кроме земли, у тебя нет ничего.
— Знаю, но ведь я тебе сказал…
— Слушай, он же не потребует, чтобы ты продал ему землю, а только… ну как это говорится… дал бы закладную…
— Да, да… в такой форме…
Он уже начал было писать, она его остановила:
— Ты, к примеру, так напиши: «Получил от Альбера Женета взаимообразно сто десять тысяч франков, которые и уплачу ему… ну, скажем, через полгода. Это тебе подходит — полгода? За это время ты сумеешь выкарабкаться, а если даже и не удастся, так мы договоримся с тобой. Подходит? Ну и пиши — „через полгода“, и добавь: „В гарантию уплаты отдаю ему в заклад сорок сетье своей земли…“
— Ого! — буркнул Обуан. — Сорок сетье? Это много за такую сумму.
— Речь-то идет не о деньгах, а о гарантии. Пусть Альбер не беспокоится, не опасается. Понимаешь? А то он и не согласится.
— Но все-таки! — упирался Мишель.
— Тебе нужны деньги или не нужны?
— Да ведь сорок сетье — это больше двадцати гектаров!
— А стоят они немного больше ста тысяч. Если я сказала сорок сетье, так только потому, что как раз за нашей землей, почти что рядом (только полоска Альсида там вклинилась), у тебя есть поле в сорок сетье. Альберу это понравится. Он и соблазнится. А тебе-то что беспокоиться, раз ты отдашь ему эти деньги?
— Ну что ж в конце концов, — согласился Обуан. — Значит, как ты говорила?
Адель продиктовала ему то, что она замыслила. Составляя закладную, Обуан думал, что полгода — долгий срок, вполне достаточный, чтобы обернуться, и если ему за шесть месяцев не улыбнется удача, так это уж будет просто дьявольское невезение. Деньги ему сейчас нужны до зарезу, иначе завтра, встретившись с Буано, он окажется лгуном и мошенником, а достать деньги он может только под эту закладную. Перо царапало, чуть не каждое слово приходилось подправлять; Адель нервничала и успокоилась только после того, как Обуан поставил свою подпись. Она хотела взять у него бумагу.
— Нет, — возразил Мишель. — Ты уж не обижайся, пожалуйста, но я дам ее в обмен на деньги. Не потому что я тебе не доверяю, но ведь и твой брат хозяин.
— Правильно, — сказала она. — Я просто хотела показать ему бумагу, ведь лучше всего мне сначала поговорить с ним, а ты чтоб не показывался…
— Вы с ним поговорите, и, когда все обсудите, ты вынесешь мне деньги. Ты видела бумагу, я тебе ее отдам взамен денег. Брат твой поверит тебе, я думаю?
Адель замялась. Такая форма сделки ей не нравилась, казалась рискованной.
— Да ведь он знает, что между нами было… он может подумать, будто я вздумала тебе угодить за его счет, ему в убыток. Ну, как хочешь, — сказала она, видя, что не удается убедить его. — Я попробую, а только у нас в Босе люди упрямые, ты же знаешь.
— Да ведь и я в Босе родился, — ответил Мишель.
Они вышли во двор. Обуан запер за собой дверь. Не обменявшись ни словом, они двинулись по дороге, залитой лунным светом, и быстро дошли до фермы Женетов.
— Подожди меня тут, — шепнула Адель.
Оставив Мишеля во дворе, она вошла в дом.
— Альбер!.. Альбер!.. — позвала она, встряхивая за плечо брата, спавшего на своей постели в большой комнате… — Альбер, я его поймала!
— Что такое? — бормотал он, протирая глаза.
— Он во дворе… С закладной на сорок сетье земли… мы ему даем в долг сто десять тысяч франков под эту закладную… на полгода…
— Погоди! Сто десять тысяч? Все, что у нас есть!
— Через полгода земля-то будет наша!
— Это еще неизвестно.
— Все известно. Ему нечем будет заплатить. Во всяком случае, никакого риска.
— Ты уверена?
— Ах, оставь! — с досадой воскликнула она. — Оставь! Сколько труда я положила, чтобы добиться этого.
Она почти что вырвала у него из рук кредитки, когда Альбер вынул их из бумажника и пересчитал.
— Дай сюда, — крикнула, она. — И не вылезай из дому.
Во дворе она подошла к Мишелю.
— Готово дело! — сообщила она.
— Быстро ты! Он, что, сразу согласился?
— На, считай, — сказала она, не отвечая на вопрос.
Обуан принялся пересчитывать при свете луны пачку кредиток, и Адель казалось, что он никогда не кончит.
— Да будет тебе, все правильно, — нетерпеливо сказала она.
— Погоди! Восемьдесят восемь… восемьдесят девять… девяносто.
— Давай закладную.
— Сто одна… сто две… сто три… сто десять… Правильно, — сказал он. — Вот расписка.
Мишель протянул бумагу, но все не отдавал ее.
— А мы о процентах-то позабыли, — сказал он.
— Ну, дашь сколько захочешь… Три процента подойдет тебе?
— Надо было бы указать…
— Да не нужно это. Лишнее. Деньги у тебя найдутся… да ведь и дали-то тебе по дружбе, ты же хорошо знаешь.
— А лучше было бы по-другому, — сказал он, отдав наконец закладную, не думая о том, какое значение могли иметь для Адель эти слова, в которые он, однако, и не вкладывал двойного смысла.
Адель сжала в кулаке закладную и, засунув ее в карман, сжала в руке так крепко, как будто у нее вот-вот отнимут бумагу, — ей все еще не верилось, что она действительно получила драгоценный документ.
— Спасибо, Адель, — сказал Обуан.
— Не за что, — ответила она.
Глава VI
Крестьянское упорство — это не пустые слова. Оно сказывалось не только в стремлении достигнуть своей личной, узкой цели, как это было у Адель, Альбера, Альсида, — цели, к которой они шли неуклонно — не так, как Мишель Обуан, избалованный легкой жизнью и преуспеянием его семьи, или Люсьенна, у которой ее мнимый взлет произошел так быстро, что она не могла сохранить хладнокровие. Это упорство направлено было и на другую цель — можно сказать, «общую», объединявшую всех крестьян Франции, хотя они это и не сознавали и не сговаривались между собой, — цель, к которой они шли в силу традиции и мудрости, передававшейся от отцов к сыновьям, — они стремились восстановить разрушенное, а затем и преуспеть всему крестьянству в целом, — ведь война оказалась, как это ни парадоксально, не только разрушительной, но и прибыльной для деревни.