Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Ах, не хочешь. Ну так… — Зойка искала, чем бы пригрозить, и, не найдя ничего другого, использовала старую угрозу: — Вот брошу вас, тогда делайте, что хотите.
Мальчишки нехотя вернулись на место. «Нет, спать нельзя, — подумала Зойка, — а то они такого натворят…». Два часа сна немного освежили её, и теперь она могла высидеть до утра. Услышав возню, проснулся Костя.
— Что случилось? — спросил он.
— Да вон «близнецы» чуть не отправились к той лошади напиться.
— Вот дураки, — солидно сказал Костя и стал пробираться к Зойке.
— Ты бы ещё поспал, — остановила его Зойка.
— Да я уже выспался.
Зойка оценила его великодушие: вдвоём всё-таки легче и веселее коротать остаток ночи.
Костя сел рядом. При зыбком свете звёзд Зойка едва различала его лицо. Он был похож на героя русской сказки: такая же копна пшеничных волос, светлые открытые глаза, в которых светилась совсем не детская рассудительность и серьёзность. На Костю можно было положиться во всём.
— Я столько раз целую ночь не спал, — начал он рассказывать. — Мы в ночное ходили с пацанами до войны. Коней стреножим, пустим на траву, а сами у речки сядем и всякие истории рассказываем, да чтобы поинтереснее и пострашнее. Так хорошо-о… «Бежин луг» читали? Это про нас.
— Нет, не про вас, — засмеялась Зойка. — Это же Тургенев ещё в прошлом веке написал.
— Ну и что? А всё — как у нас. А то ещё подойдёшь к речке поближе и слышишь, как рыба вскидывается: плеск, плеск… Чуть займётся рассвет — мы удочки закидываем: тут самый клёв, на рассвете-то. Эх, как хорошо было до войны!
— Да-а-а, — мечтательно протянула Зойка. — А я любила в кино ходить. А ещё я мороженое любила, в вафлях. Его выдавишь из трубочки, оно подтаивает, а ты его языком слизываешь, слизываешь, пока вафли не сойдутся.
Зойка смущённо умолкла, с удивлением обнаружив в себе, как ей казалось, излишнюю болтливость. Никогда прежде у неё не было такой тяги поделиться тем, что накопилось в душе. Но что же может она рассказать этому мальчику? И Зойка молча предалась воспоминаниям. Ей представилась их тихая зеленая улица, которая по вечерам оживала. Взрослые приходили с работы, садились на скамейки у ворот и весело переговаривались. Только заканчивался обмен новостями и дневными впечатлениями, затевали песню. Пели негромко, душевно и обязательно на два голоса.
Картина летнего вечера у родных ворот так живо представилась Зойке, что на глаза навернулись слёзы от невероятной тоски по дому. Где теперь отец? Жив ли? Что с мамой, Юркой, бабушкой? Она вот ушла, а они не успели, остались там, в городе, занятом врагами. Может, уже постреляли их.
Зойка представила всех троих, стоящих у ворот перед дулами автоматов. Три немецких солдата молча целятся в маму, бабушку и Юрку, а те стоят в оцепенении, понимая всю неотвратимость своей гибели. «Своих оставила, с чужими пошла, — вдруг ужаснулась Зойка. — Что я наделала?» Она зашептала со стоном: «Что я наделала, что наделала…»
— Вы чего, Зоя Дмитриевна? — тревожно спросил Костя.
Зойка удивилась, что так легко поддалась воображению, чего с ней тоже раньше не случалось.
— Нет, ничего, — успокаивала она, скорее, себя, чем Костю.
Некоторые ребята беспокойно ворочались. Теперь, когда время близилось к рассвету и самая страшная усталость прошла, их вновь начали одолевать жажда и голод. Зойка смотрела на их лица, такие беспомощные и доверчивые во сне, и уже казнила себя за недавнее: «Расхандрилась некстати. У этих ребят и вовсе никого нет. Я им и мать, и отец, и брат, и сестра, и дом родной. И самый главный начальник. Я за них в ответе. Нет, расслабляться никак нельзя».
— Пить, — послышался тусклый голосок Розы.
Малышка на секунду-другую села и тут же снова повалилась на землю. Но уже сидел и протирал кулаками глаза Вовик.
— Пить хочу, — требовательно заявил он. — И есть тоже.
— И я, — нерешительно поддержал его Толик.
Громко вздохнула проснувшаяся Таня. Она повернулась, легла на спину, но Зойка видела, что девочка не спит, растирая руками занемевшую ногу. «Пора вставать, — решила она, — и добираться до какого-нибудь жилья. Поднимется солнце, тогда никуда не дойдём, все попадают от жажды. Вода. Сейчас нужнее всего вода».
Идти пришлось недолго. Оказалось, что ночь настигла их километрах в двух от селения. Сначала они увидели при дороге ряды обтёсанных камней, испещрённых непонятными письменами, похожими на запятые и точки. От камней веяло запустением и унынием. Смотреть на них было боязно, казалось, что между камнями притаился кто-то диковинный и страшный. Зойка только успела догадаться, что это такое, как Костя объявил:
— Мусульманское кладбище. Не бойтесь, ребята, тут одни камни, больше ничего нет.
Но дети всё же заспешили, торопясь миновать странный погост. И в это время из-за последнего камня поднялось что-то чёрное и мохнатое.
— О-ой! И-и-и-и! — завизжали девочки.
Вся колонна замерла в оцепенении. Зойка в первую секунду тоже обмерла от страха, но «чёрное и мохнатое» сделало три шага к дороге, и она увидела, что перед ними стоит старик в бурке и высокой папахе. Опираясь обеими руками на тяжёлую палку, он молча смотрел на ребят. Если бы даже не повстречался старик, и так было бы ясно, что селение уже близко: покой для мертвых всегда находится рядом с местом, где обитают живые. Но, конечно, лучше спросить старика.
— Дедушка, село близко?
Зойка старалась говорить как можно приветливее, потому что старик хмурился, плотно сомкнув губы. Он ничего не отвечал, наверное, не слышал её вопроса, и продолжал смотреть на детей. Зойка живо представила недавно покинутое пустое селение и испугалась, что на их пути опять никого нет, кроме этого одинокого старика. А может, всё-таки он не один в своём ауле? Но она не решалась повторить вопрос, потому что старик угрюмо смотрел на ребят, и было непонятно, то ли он сердится, то ли не слышит.