Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Нет, нет! Я их никому не отдам! Я должна довести их до места.
— Э, как знаешь, — сказала женщина и крикнула что-то сыновьям на своём языке.
Исмаил и Абрек кинулись в саклю и скоро вынесли сыр, кукурузу, помидоры. Продукты несли со всех сторон.
— Идите в Махачкалу, — советовала женщина. — Там на поезд сядете.
Зойка давно уже ничего не чувствовала: ни боли в ноге, ни голода. Тупая тяжесть охватила всё тело. Она сознавала, что двигается, но так, как двигается старый заржавевший механизм: медленно, с усилием, рывками. Дети едва волочились за ней. Даже крепкий, выносливый Костя с трудом переставлял ноги. Они опять не ели третьи сутки.
— Кар-тош-ка, — раздался удивлённый голос Вовика, и он, шатаясь, вышел из строя и направился к перекопанному полю.
Все остановились. Отсюда действительно начиналось картофельное поле, с которого сняли урожай. На комке засохшей земли лежала белая картофелина. Вовик обтер её об штаны и откусил кусочек. Пожевав, объявил:
— Вкусная.
Он подошел к Толику, протянул ему надкушенную картофелину:
— На, попробуй.
Толик с жадностью откусил и подтвердил:
— Правда, вкусная.
— Если землю разгрести, можно ещё найти, — подсказал Костя.
Дети как будто ждали этих слов. Они расползлись по полю, разгребая руками лунки, находили оставшиеся картофелины, складывали их в кучку. С дальнего конца поля донёсся девчоночий голос:
— Ой, какой тяжелый арбуз!
Костя, отряхивая с рук землю, пошёл на голос. Девчонка пыталась поднять большую тыкву и, конечно, не могла. Тыква была уродливо кривая, из-за чего её, наверное, и бросили здесь. Но, как видно, успела ещё подрасти и налиться соком.
Огромная тыква! Это было такое счастье! Костя достал свой перочинный нож и стал ловко разрезать тыкву на маленькие ломтики. Глаза ребят горели ожиданием, но никто не посмел бы взять ни кусочка без команды, как и картошку, горка которой высилась рядом. Косте доверяли все — у него был удивительный глазомер.
С тыквой и картошкой покончили быстро, но вставать никому не хотелось. Зойка понимала, что эти крохи только разбудили притаившийся голод.
Сколько они уже в пути? Кажется, сорок шесть суток… Или сорок пять? Зойка силилась вспомнить и не могла. Слабость то и дело наплывала туманом. Надо было идти, но не хватало сил подняться с земли. Уже много дней они шли, не разбирая времени суток, просто когда ещё были на это силы. «Отдохнём немного», — решила Зойка.
— Посидим чуть-чуть, — сказала она, ложась на полузасохшую картофельную ботву, и перед её глазами поплыла бесконечная дорога, которая, казалось, вела в никуда.
Ей представился тот аул, откуда им посоветовали идти в Махачкалу. Они шли тогда всю ночь. Тощенький месяц едва освещал дорогу, но этого было достаточно, чтобы не потерять её. Дважды делали небольшие привалы, а утром набрели на островок каких-то кустарников и сели завтракать. В ауле их снабдили хорошо. Но дальше дорога шла вдали от селений, еды взять было негде, и в Махачкалу они пришли вконец измученными и голодными.
Зойка повела ребят на железнодорожную станцию, чтобы отсюда их повезли до Баку поездом. Но дежурный по станции, выслушав её, с удивлением сказал:
— Ты с луны салился, дэвичка? Нэ знаэшь — война! Эшелоны на фронт нэ могу отправить. Два сутки стоят. Это, знаэшь что? Мине уже к стенка нада ставить! А гдэ я вагоны возьму?
— Нам есть нечего! — крикнула Зойка.
— Эсть нечего? Кушать?
Дежурный постоял в раздумье, потом сказал:
— Пачэму я тибе должен вэрить? Проэзжали здэсь из дэтдома, у них вагоны, дакумэнты. А у вас гдэ дакумэнты?
Зойка опять принялась объяснять, как они оказались без денег и документов, но история эта была настолько невероятной, что дежурный, слушая, недоверчиво качал головой. Тогда Зойка схватила его за рукав и настойчиво потащила к двери.
— Вот смотрите! — сказала она. — Считайте сами, сколько их!
Ребята грустно и устало смотрели на дежурного. Он опешил, увидев больше сотни оборванных и измождённых мальчишек и девчонок, которые стояли непривычно тихо. По их виду, по лихорадочному блеску глаз нетрудно было догадаться, что они действительно сильно голодны. Зойка торопливо полезла в карман:
— Ой, вспомнила! Такие документы сгодятся?
Она достала комсомольский билет и листок со штампом детдома. Дежурный взял листок, с уважением посмотрел на комсомольский билет и пошёл к телефону.
— Слушай, Патимат, — сказал он, набрав номер. — Дальше разговор шёл на незнакомом Зойке языке. Дежурный в чём-то горячо убеждал Патимат, лишь изредка вставляя русские слова:
— Кто будэт платить, кто будэт… Чудачка ты, Патимат! Кто будэт платить… Мы с тобой заплатим.
— Э-э-э, Патимат! У нас с тобой четверо. Прэдставь, что это они…
— Падумаэшь, балшой началник! Пусть идёт сюда, сам смотрит эти дэти… Э-э-э, нэту… Я эму патом обясню. У них дакумэнт эсть!
Дежурный ещё что-то говорил жене, а потом закончил по-русски:
— Маладэц, Патимат! Они сэчас к тибе придут.
Он положил трубку и, подозвав Зойку, подал огрызок карандаша.
— Садысь за стол и пиши, — сказал он. — Пиши: «Палучила в жэлэзнодорожном рэсторане от Патимат Газалиэвой двадцать буханок хлэба и пять кило варэня». Написала? Распишись. Тэпэрь иди и палучай. А вагонов нэту, дэвичка. Идитэ па рэльсам. Нэ сабьётэсь. Нэ бойся, дэвичка, ви же на савэцкой земле, люди памогут.
Хлеб с вареньем они ели на берегу моря. Неподалеку из-под земли торчала труба, из которой лилась чуть тепловая вода. Ею запивали вкусные бутерброды. Зойка радовалась, что так удачно предъявила «документ» — листок со штампом.
На втором она хотела написать письмо Лёне, благо, появился карандаш. Ей стало не по себе от мысли, что за столько времени она этого не сделала и вообще очень мало вспоминала о нём. Но разве до этого ей было? Да и откуда бы она отправила письмо, если на всём пути не встретила ни одного почтового ящика? Вот теперь можно написать, пока детвора плещется в море. Сама она уже искупалась и обсыхала под покосившимся деревянным навесом.