Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Садись, Колчанова, отлично.
Зойка медленно побрела к парте — она не испытывала радости, напротив, теперь уже совсем жалела, что вышла к доске. Ей казалось, что Федор Николаевич не слышал ни одного слова. Наверное, весь класс заметил это, заметил — и молчал. Молчал и учитель с непривычно застывшим лицом, и это непонятное молчание давило стопудовой тяжестью. Паша понял: вот именно сейчас нужна задача, да подлиннее, чтобы хватило до конца урока. Он сказал:
— Федор Николаевич, у меня есть задача.
— Иди, — чуть помедлив, сказал учитель.
Паша писал на доске решение, подробно объясняя каждое действие, а Федор Николаевич ни разу не обернулся, сидел, подперев голову руками и прикрыв глаза. И Зойке опять показалось, что он совершенно ничего не слышит и не понимает. Окончательно пробудившаяся совесть настойчиво скреблась ей в душу: «Тогда за что же „отлично“, за что?» На сердце у неё было нехорошо, как будто её при всех уличили в обмане.
Паша закончил решение вместе со звонком. Федор Николаевич медленно, словно бы нехотя, поднялся и, прижав к боку журнал, тяжело пошёл к двери. Когда он вышел, все несколько секунд молчали, а потом посыпались всякие предположения:
— Его на педсовете взгрели!
— Да больной он, не видите!
Споры разом прекратил Генка Сомов. Он выходил из класса вслед за физиком и теперь вошёл обратно с известием:
— Ребята, у физики сына убили на фронте.
Класс замер. Шла война, и в город пришла уже не одна «похоронка». Но сейчас, всего несколько минут назад, ребята стали непосредственными свидетелями тяжкого горя, которому никогда и нигде не найти утешения.
«Салют, кабальеро!»
Генка Сомов первым приносил в класс новости. Когда он входил и высоко вскидывал руку, это означало, что у Генки есть очередное сообщение. Кто-нибудь кричал в шутку:
— Тихо! Внимание! Говорит «Соминформбюро»!
За Генкой закрепилось несколько кличек: Сом (от фамилии), Рыжик (весь в веснушках) и Ёжик. Последнюю употребляли чаще всего. Он, действительно, походил на ежа, у которого иглы торчат во все стороны — так торчали его густые, будто напружиненные, рыжеватые волосы. При этом у него были маленькие глазки, вытянутый нос со смешным пятачком и небольшой припухший рот. Натуральный ёжик!
Природа нередко совершает ошибки, наделяя человека несовместимыми качествами. Генка был одной из крупнейших её ошибок: при такой внешности он обладал тонкой, легко ранимой душой, тягой ко всему изысканному. А начитавшись романов об испанских грандах, идальго и средневековых рыцарях, он возмечтал привлечь к себе всеобщее внимание. В класс теперь Генка входил не иначе, как со словами «Салют, кабальеро!», так же и прощался, девчонок называл сеньоритами, мальчишек — сеньорами, расшаркивался при каждом удобном случае, сдергивая с головы неописуемым жестом драную ушанку и притоптывая разбитым ботинком.
Это делало Генку ещё более смешным, чем прежде, ребята смеялись от души, что, однако, его ничуть не оскорбляло, а, по-видимому, даже нравилось.
За полминуты до урока истории, когда уже почти все были на местах, Генка вошел с самым многозначительным видом и, вскинув руку, сам провозгласил «голосом Левитана»:
— Внимание! Важное сообщение!
— Истории не будет! — радостно закричал кто-то, но на него зашикали сразу с нескольких сторон — ещё не оправились от потрясения на физике.
Генка состроил презрительную гримасу, важно изогнулся и начал издалека:
— Милостивые господа, сеньоры и сеньориты! Приходилось ли вам когда-нибудь проводить воскресенье в зимнем лесу?
— Чего там делать? — удивилась Рита.
— Клюкву собирать, — сострил кто-то.
— Сеньоры и сеньориты! — громче прежнего продолжал Генка. — Нам доверяют более важное дело: будем собирать…дрова!
— Дрова? — раздались удивлённые голоса.
— Да. Переходим на самообеспечение.
— Ой, я, наверное, не приду, — застонала Рита. — Вчера так ногу подвернула — стать не могу.
— Голубка моя, — назидательно сказал, подходя к ней, Генка, — если ногу подвернула вчера, надо было сегодня утром хоть немного похромать.
— Не-е-но-о-ормальный! — возмутилась Рита под общий хохот. — Я и так хромаю, только не показываю этого!
— Мы одни поедем? — поинтересовалась Таня.
— Мы и десятый.
— Как будто я не понимаю, что нужно собирать дрова, — вдруг заявила Рита, и Зойка поняла, почему. — Уж как-нибудь прихромаю.
В воскресенье старшеклассники собрались на школьном дворе. Рита нехотя шла к машине, прихрамывая. Кажется, она притащилась совершенно напрасно: Факира не было. Зойка тоже видела, что его нет. Ей было досадно, что она об этом думает. «Вот уж ненормальная», — обругала она себя любимым словечком подруги.
Ребята уже сидели в машинах, а Рита всё плелась, слегка припадая на ногу и опираясь на Пашу. «Да пусть остаётся, без больных управимся!» — кричали из машины. Рита приостановилась: а почему бы и не остаться, если сами разрешают? И вдруг во двор вбежал Факир. Из-под распахнутого полушубка был виден всё тот же желтовато-коричневый свитер. Рита, увидев его, захромала ещё больше, но решительно направилась к машине. Десятиклассники кричали:
— Лёня! Глухов! Сюда! Скорее!
Лёня, пробегая мимо Риты с Пашей, приостановился:
— Помочь?
— Если можно, — томно ответила Рита.
Поддерживаемая с двух сторон, Рита быстро дошла и взобралась на грузовик. Зойке показалось, что, подсаживая её, Лёня пристально посмотрел на неё, на Зойку. «Кажется — крестись», — мысленно оборвала она себя любимой поговоркой бабушки. Ей была неприятна нелепая игра Риты, но скажи ей об этом, ещё подумает, что Зойка ей завидует.
— Ну как? — интригующе спросила Рита, усаживаясь рядом с Зойкой, та только плечами пожала: дескать, что и говорить, очаровала.