Жажда боли
Шрифт:
11
Последней заразилась Китти Гейт, последним умер мальчик по имени Слайт. Жители деревни хоронят своих умерших, и всюду на кладбище видна сырая перекопанная земля. У камнереза появился новый подмастерье. Одни находят утешение в церкви, другие — в бутылке. Вайни ставит на конюшню лошадь, днем спит, а ночью сидит и пьет бренди, бормоча что-то тем, кто мимо него проносится в вечность; они несутся, как играющие быстроногие дети, ускользая от его неловких рук.
Их много, и почти все молодые, на чьих лицах болезнь оставила свои следы. Встречаясь на улице, они осторожно кивают и оглядываются по сторонам, точно в поисках прежней жизни. И все же жизнь вновь начинает входить в свой привычный ритм. Слышится первый смех, первые дети, забывшись, пускают свои волчки на каменной плите; по тропкам, где некогда гуляли их матери и бабушки, гуляют первые влюбленные. Пора убирать созревший урожай. В этом году людей мало, мало и поденщиков. От этой нехватки селяне пребывают в оцепенении, они слишком измотаны, чтобы задумываться, слишком усталы, чтобы скорбеть. Яблоки идут по семь шиллингов шесть пенсов за мешок. Зима не станет считаться с людскою скорбью. А потому время, груз сменяющих друг друга дней, ворочает их, как ворочают воду лопасти мельничного колеса.
Фермера Дайера, его слепую дочь и хромого сына жалеют. Среди аристократов страдания фермер Дайер истинный лорд. Не самый знаменитый, но достаточно знатный, чтобы держаться от него на почтительном расстоянии, чтобы упоминать о нем в торжественно-печальном тоне. Кажется, он теряет рассудок, превращается в буйнопомешанного. Кумушка Келли, повстречав на Медердич-роуд кумушку Коулз, говорит ей, что Дайер окажется на паперти еще до Пасхи. Та в ответ качает головой. Джош Дайер успеет к тому времени остыть в сырой земле, а вот что ждет детей и старуху-мать, больно и думать. Кто возьмет их в дом, хоть бы и прислугой? В воздухе витает непроизнесенный ответ. Работный дом.
Двор, некогда подобный ясному немигающему глазу фермы, завален всяческим хламом, зарос, опустел. Продана свинья, а за нею и овцы, в саду высоко поднялись сорняки. Кристиан Вог, управляющий имением Денби, приезжает на ферму к Джошуа и говорит ему что-то, не слезая с седла. На вопрос Лизы, чего хотел Вог, Джошуа ни в какую не отвечает, лишь пристально на нее смотрит, исполненный стыда. Джеймса он замечать перестал.
Напившись, фермер зовет Лизу и просит петь колыбельные. Однажды ночью, когда ее голос не приносит желанного утешения, он, спотыкаясь, выходит на двор и до изнеможения выкрикивает небесам какие-то тирады, а потом снова возвращается в дом.
Под Новый год Джошуа приходит в комнату, где Джеймс спит с тех самых пор, как сломал ногу. Он будит мальчика, трясет и стаскивает с кровати со словами:
— Я ее видел! В амбаре! Теперь она стала ангелом, Чарли.
У черного хода, набросив на плечи накидку, стоит Лиза. Она берет брата за руку. Втроем они пересекают тронутый морозом двор. В руке Джошуа раскачивается фонарь. Входят в амбар. На стенах висят инструменты и мешки, источающие ароматы трав; зернышки скрипят под ногами. Джошуа поднимает фонарь:
— Вот там!
— Что это, Джем? — спрашивает Лиза, дергая его за руку.
Джеймс всматривается туда, где слабый свет лижет нечто, затаившееся в темноте в самом углу амбара. Оно едва-едва движется, белое и как будто светящееся. Лишь спустя несколько мгновений Джеймс понимает, что перед ними; различает мягкий изгиб шеи, изящную головку и подобный алмазу глазок.
— Это лебедь, — произносит Джеймс.
— Лебедь? Батюшка, Джеймс говорит, это лебедь.
— О счастие! — восклицает фермер. — Она вернулась.
Птица остается в амбаре несколько ночей, а потом, испугавшись частых приходов фермера, улетает так же внезапно, как и появилась. Но ее исчезновение, похоже, его не беспокоит. Фермер изменился, с появлением птицы он словно бы воспрянул духом. Бросил пить, начал бриться и носить воскресную одежду. Большую часть времени он проводит в своей комнате в молитве и размышлениях. Ферма его не интересует. Он думает о высоком, и, когда Лиза мягко упрекает его, он лишь улыбается и, гладя ее по лицу, говорит: «Скоро возьмусь, девочка моя. Уже скоро».
Джеймс понимает, что «скоро» значит никогда. Ему любопытно, он с нетерпением ждет, чем все закончится. Ему представляется, что однажды Джошуа исчезнет, уйдет, не сказав ни слова, даже не намекнув куда.
И день этот наконец наступает. На улице весенняя оттепель. По склонам вдоль дороги цветут фиалки, а над живой изгородью порхают первые бабочки. Никто не видел Джошуа с прошлого вечера. С наступлением темноты Лиза, охрипшая от крика, посылает Джеймса за Томом Перли. Тот приходит. У вдовы уже красные глаза. Она беззвучно причитает по покойнику. Том берет фонарь и отправляется осматривать ферму. Джеймс идет вместе с ним, но Том уже не так дружелюбен, как в прежние времена. Не он один думает, что причина несчастий этой семьи так или иначе кроется в этом мальчишке.
Искать приходится недолго. Джошуа в амбаре, в дальнем углу, где до сих пор остались лебединые перышки. Сперва они его не замечают, но потом свет выхватывает из мрака шляпки от гвоздей на его ботинках. Джошуа лежит лицом вниз, одетый в темное платье и крепко сжимая в правой руке нож. Голову обрамляет черная лужа крови. Том подходит поближе. Свет дрожит у него в руке. Он тянется вперед, берет Джошуа за плечо и осторожно переворачивает на спину. Рот над перерезанным горлом будто бы улыбается, открытые глаза смотрят вверх, точно в минуты последней агонии Джошуа Дайер увидел, как в воздухе над ним движется что-то прекрасное. Том с воплями выбегает из амбара. Джеймс на мгновение остается в темноте, дотрагивается до тела ногой, словно хочет удостовериться, что фермер мертв, потом, повернувшись, на ощупь выбирается наружу, приостанавливается, окидывает последним взглядом освещенный звездами неубранный двор, затем берет из своей комнаты зимнюю одежду покойного Чарли.
Рассвет он встречает, шагая по Бристольскому тракту с узелком под мышкой. В мертвом доме в Блайнд Ио девочка вновь и вновь кличет его по имени. Но на ее зов никто не приходит.
Глава четвертая
1
— Боль, друзья мои, — прислужница дьявола. Это его прикосновение и ласка. Его зловредные объятия! Кто из вас не слыхал, как вопиет в агонии человек, проклиная Бога… Или как женщина в родовых муках своими стонами и криками разрывает еще не родившемуся младенцу ушные перепонки… Любящий родитель превращается в чудовище. Боль мешает вашему чаду молиться, доброму человеку быть добрым. Истинный ад на земле! Она швыряет нас в пламя огненное, но мы-то живы… А доктора! Всякий знает, на что они способны! Всякий знает, как их ухищрения удваивают наши страдания… А потом они грабят нас, когда мы лишены сил сопротивляться, когда рассудок наш слишком слаб, чтоб мы догадались спустить их с лестницы. И смерть кажется нам желанным освобождением. Вспомните, прошу вас, вспомните сейчас о самом сильном пережитом вами страдании, о том дне или той ночи, когда вы корчились в муках от зубной или кишечной боли, когда у вас разрывалась на части голова или ныла нога… Ожог, падение с лошади или одна из тысяч смертоносных болезней, которые гложут нас изнутри. Припомните, как любой из вас готов был поменяться местами с самым убогим созданием во всем королевстве, лишь бы получить хотя бы минутное, нет, полуминутное облегчение.
Да, говорю я вам, боль придет вновь, и она будет сильнее той, что вы пережили, в десятки раз. Человек — свеча, страдание — пламя. Оно пожирает нас! Но коли так, то что бы ни согласился отдать страждущий за возможность иметь под рукой какое-нибудь недорогое средство, каковое он мог бы употребить по назначению в нужный час? Подумайте, друзья мои. Подумайте, что бы вы ни отдали за этот чудодейственный эликсир…
Гаммер делает паузу, дабы его слова дошли до каждого. Сегодня он в голосе, и народу собралось достаточно, толпа человек пятьдесят, вдыхающая спертый, пахнущий травой и выпивкой воздух. Раздается звяканье монет, совсем тихое, но для уха Гаммера вполне различимое.