Жажда боли
Шрифт:
Теперь домой. Джеймс замыкает шествие. Гаммер безмятежно посапывает на женской спине. Выглядывает луна и озаряет улицы черным блеском. Где-то позади за ними идут те двое. У двери дома Джеймс оборачивается, но улица пуста. «Помоги мне», — велит Грейс.
Джеймс берет Гаммера за ноги. Темная и узкая лестница. С пятого раза Грейс удается зажечь свечу. С полуоткрытым ртом Гаммер лежит на кровати, и между неплотно сомкнутыми веками виднеется белая полоска. Грейс щиплет его за щеку. Он просыпается, садится и принимается петь: «Неси сабинского вина в бутылке лет шести…» Вновь падает и с улыбкой на лице погружается в глубокий сон. «Запри дверь», — обращается к Джеймсу Грейс.
Мальчик спускается вниз. Огонь в очаге еще теплится. Он берет с полки огарок свечи
Огромному китайцу, тому, что стоит позади него, матрос говорит:
— Оставайся здесь, Линь-Линь. Присматривай за нашим новым другом. Уоррен, Киннир, за мной.
Они поднимаются по лестнице, и Джеймс видит, что они босиком. Китаец складывает в карман попавшие под руку вещи. На воровство это совсем не похоже. Джеймс, который отдал Гаммеру только три табакерки Каннинга, протягивает четвертую Линь-Линю. Китаец принимает подарок, проводит пальцем по крышке и говорит:
— Меня называют Линь-Линь, как звенит колокольчик. Вообще-то мое имя Истер Смит. А раньше звали Ли Чан Ву.
Наверху слышен мощный глухой удар, будто кто-то поднял кровать и швырнул ее об пол. Один из матросов, не то Уоррен, не то Киннир, катится по лестнице, выплевывая выбитые зубы. «Убивают! Убивают!» — вопит Грейс Бойлан. Линь-Линь бежит наверх. Удары, брань, грохот, словно разбился какой-то большой и пустой сосуд. Вдруг тишина, потом по лестнице спускаются Линь-Линь с Гаммером на руках, за ними другие матросы, а следом на карачках Грейс Бойлан.
— Пощадите! — взывает она, громко всхлипывая. — Неужто не видите, что он больной! Больной! Страшная заразная болезнь. Его несет чем-то зеленым. К понедельнику вы все помрете.
— Знаю я эту болезнь, мамаша, — отвечает парень с татуировкой. — Свежий морской воздух его живо на ноги поставит. Снимаемся с якоря, ребята!
Грейс пятится назад, парень бьет ее дубинкой, потом еще и еще. Бог троицу любит.
Затем они выходят друг за дружкой в ночной город. От них шарахаются прохожие, какая-то старуха трясет им вслед кулаком. Налево, опять налево; Гаммер, повиснув на руках у Линь-Линя, точно кукла, едва перебирает ногами, он что-то бормочет, но не сопротивляется. Компания выходит к докам. У швартовой тумбы стоит человек в синем кафтане, с кортиком на боку и смотрит на них.
— Что-нибудь подходящее, Хаббард?
— Парочка сухопутных, сэр. Мальчишка сам захотел.
Офицер всматривается в лицо Джеймса:
— Ты волонтер?
— Да.
Достав из кармана монету, офицер протягивает ее мальчику.
— Добро пожаловать во флот его величества короля Георга. Отправить их на борт на посыльном судне. Пусть мистер Теддер запишет этого волонтером. Шевелись!
Они плывут. Весла скрипят в уключинах. Матросы говорят на своем морском языке. С других кораблей слышатся окрики: «Эй, там! Вы кто такие?»
— Мы с «Аквилона»!
Какие высокие у кораблей деревянные борта! На некоторых военных кораблях видны пушки, сквозь порты льется свет, слышны музыка и шум голосов. Гаммер, свернувшись клубком, трясется на дне лодки. Джеймс поставил на него ноги и сидит, прижимая к груди мешок и ощущая на губах соленый морской ветерок. С корабля далеко-далеко светит фонарь, кто-то кричит: «Эй, на лодке!», и Линь-Линь, он же Истер Смит и Ли Чан Ву, налегая на весла, шепчет: «Теперь это твой дом».
12
Его преподобие Дэвид Фишер
его преподобию Джулиусу Лестрейду
Кингсвер, января в 10-й день 1773 года
Милостивый государь!
Господин Буллер, служащий в Адмиралтействе, сообщил мне, что вы желали бы почерпнуть некоторые сведения о морской карьере Джеймса Дайера, который, насколько я могу судить, являлся вашим ближайшим другом. Будучи осведомленным о том, что я пребывал на «Аквилоне» капелланом в течение 1750-х годов, господин Буллер предложил мне поделиться с вами некоторыми воспоминаниями, что — полагаясь на вашу снисходительность ввиду возможных неточностей, проистекающих по причине двадцатилетней давности описываемых событий, — я сейчас и намереваюсь исполнить. Я также могу сообщить вам имена других членов экипажа «Аквилона», в частности господина Манроу, чей прежний адрес в Бате, полагаю, до сих пор у меня имеется, и Вы могли бы разыскать его там.
Дабы обозначить собственное место в этой истории, позвольте лишь сообщить вам, что я ступил на борт «Аквилона» весной 1753 года после окончания университета. Годом ранее я еще был студентом Нью-Колледжа в Оксфорде и рассчитывал жить впоследствии у моря, но, поскольку этот жребий выпал другому, я не пожелал брать какой-нибудь бедный приход, а потому обратился к дядюшке, бывшему в то время капитаном «Яростного», с просьбой подыскать мне подобающее место.
О море, равно как и о жизни на военном судне, я знал так же мало, как и любой англичанин, и если бы я мог вообразить, какие трудности, тоска и неудобства меня ожидают, то едва ли ступил бы на корабельный трап и, таким образом, никогда бы не пережил тех приключений молодости, о коих мне так нравится теперь повествовать, к вящему раздражению моей супруги — госпожи Нэнси Фишер, урожденной Арботт, из эксетерских Арботтов, — вам, возможно, известно это семейство, — но с годами человеку нравится оглядываться назад, воскрешая в памяти те времена, когда он находился среди тех, кто жил деятельною жизнью, а не черпал знания о мире единственно из газет.
Возвращаясь к предмету моего повествования: я ушел в плавание с капитаном Рейнольдсом, о нраве которого я вскоре расскажу подробнее, сперва к Гибралтару, потом в порт Маон, оттуда к острову Сент-Люсия в Вест-Индии, где у меня началась рвота «кофейной гущей», и, если бы не старания господина Манроу, полагаю, я бы закончил свои дни на том нездоровом берегу, как это и произошло с несколькими десятками матросов.
Мы вернулись в Портсмут летом 1754 года, где я покинул корабль в надежде попытать счастия на terra firma, [35] но, не особенно преуспев, я опять отправился на судно капитана Рейнольдса и едва успел вновь занять свой пост, как сразу увидел Джеймса Дайера, вернее сказать, познакомился с ним, ибо на борту появились новички. Не могу, однако, припомнить, каков он был тогда, как не могу припомнить и всех прочих, в памяти остался разве что парень по имени Дэбб, который сошел с ума, перемахнул через гакаборт, и более его не видели. Как вам известно, сэр, флот вынужден обеспечивать себя сам, как это ни грустно и даже чудовищно, силой вербуя людей, а потому никогда не приходилось вам видеть такого откровенного страдания, как на лицах несчастных, впервые привезенных на борт и оказавшихся в мире, для них столь же неведомом, как луна. Ежели, ваше преподобие, вам ни разу не выпала честь ступать на палубу корабля его величества, боюсь, вам будет трудно понять тот мир, с коим столкнулся ваш друг. Сами моряки — своим обличьем, разговором и нравом — совсем не похожи на их сухопутных сородичей. Ваш слух постоянно одолевают разговоры о вантах, фалах, брам-стеньгах, рангоуте, кабестанах и один Господь знает, о чем еще. Но, сударь, мир этот также и очень хорош: он столь необычен и столь ревностно оберегает свои традиции — кто может подобающим образом пройти по шканцам, а кто нет; кто считается джентльменом, а кто нет, — что нет ничего проще, чем ненароком обидеть этих людей.
35
Твердая земля, суша (лат.).