Жажда боли
Шрифт:
Джеймс легонько трогает девочек. Интересно, как распределены между ними основные органы: пищеварительный тракт и ободочная кишка, селезенка, почки, поджелудочная железа… что, если их недостаточно, если, к примеру, у них на двоих одна печень? Есть ли способ узнать об этом заранее или все выяснится только на операционном столе? Известно ли что-нибудь мистеру Каннингу?
Молина убирает руку мальчика, одергивает платье.
— Ты когда-нибудь писал красками, Джеймс?
— В школе я рисовал. Мне это давалось легко.
— Так я и думал. У тебя руки живописца. Руки художника. — Молина смотрит на мальчика и улыбается доброй, сострадательной улыбкой. — Ты и вправду ничего не ощущаешь, друг мой?
Джеймс
— Никакой боли?
— Никогда.
— А удовольствие? Ты испытываешь удовольствие?
Об этом его еще никто не спрашивал. Он смотрит на кота — тот с наслаждением обгладывает оставшуюся голову.
— Удовольствие?
Некоторые вещи, без сомнения, ему нравятся: знания, которые можно почерпнуть из книг мистера Коллинза, разные блюда, планетарий, богатый дом Каннинга. Но можно ли назвать это удовольствием? Или Молина имеет в виду что-то иное, что-то физическое, некое ощущение? В обособленном девственном мире внутри себя он знает ответ. Боль, удовольствие. Во сне перед ним мелькал их берег, их высокие прибрежные скалы — во сне он вдыхал веющий с берега сладостный бриз. И все же его окружает море спокойного бесчувствия. У корабля высокие борта, он незыблем, его большие серые флаги развеваются на ветру. Разве может быть иначе? Ему не хочется об этом думать.
Молина вновь стоит у холста, смешивая белую и синюю краску на старом обеденном блюде, что служит ему палитрой.
— А что там такое, в домике у озера? — спрашивает Джеймс. — Я видел, как слуга туда заходил. И близнецы тоже.
Молина кивает, продолжая сосредоточенно смешивать краски.
— Там один из самых замечательных… экземпляров мистера Каннинга. Конечно, он не всем о нем рассказывает. Только своим друзьям — ученым джентльменам.
— Но вы не сказали, что это такое.
— Это оттого, что я хочу, чтобы ты смотрел… — Молина ищет подходящее слово, — …с незамутненным сознанием.
— Вы отведете меня?
— Отведу.
— Когда?
— Сегодня вечером.
— Что еще есть у мистера Каннинга?
— Много. Много всего. Например, есть лунный мальчик.
— Ну этому-то я не поверю.
— Многие люди, Джеймс, не поверят, что бывают мальчики, которые не чувствуют боли.
— Как он выглядит, этот мальчик?
— Очень странно, а потом кажется, что совсем не странно. Не большой и не маленький. Без рогов. Ты его тоже увидишь. Когда-нибудь.
Джеймс долго глядит на профиль Молины, но больше ничего узнать не может. Художник полностью поглощен работой. Он пишет голубые глаза девочек, наносит голубой цвет там, где ему следует быть на картине.
Кот закончил свою трапезу. И теперь очень тщательно вылизывает лапки.
В сумерках вдруг появляется солнце; мир расцветает. Яркие краски, пение птиц, покрытая серебром трава. Но это длится лишь час, потом небо затягивают облака, несущие ночь, они торжественно плывут над холмами, деревней, озером. Свет исчезает в изящной золотой башенке. Из комнаты в комнату спешат слуги, зажигая свечи. Подбрасывают дрова в камины, закрывают оконные ставни.
Джеймс встречается с Молиной на черной лестнице. Художник подмигивает мальчику и показывает болтающийся в руке ключ.
— Готов?
Они выходят через низкую боковую дверь. Молина прихватил у одного из слуг фонарь, отбрасывающий слабый свет, достаточный, однако, чтобы увидеть ближайшие две-три ступеньки. По дороге к домику ни один из них не произносит ни слова. Домик невелик, построен в виде игрушечного храма. Рядом с ним, хмуро уставившись в сторону озера, стоит статуя Нептуна с толстым пузом, как у человека, страдающего расстройством пищеварения. Молина царапает ключом замок.
— То, что ты сейчас увидишь, Джеймс, мистер Каннинг нашел неподалеку от острова Капри. Говорят, одна такая была у императора
Замок поддается. Молина осторожно открывает дверь, как будто то, что находится по ту сторону, может испугаться. Следом за ним входит Джеймс. В воздухе стоит вонь от рыбы. Освещенная фонарем поверхность бассейна кажется мраморной. Молина опускается на корточки у самого края воды.
— Подойди, друг мой. Она тебе ничего не сделает.
Но Джеймс не боится, он лишь испытывает недоверие. Ему на память приходит Гаммер, трясущий бутылкой с бесполезной дрянью над головами пожирающей его глазами толпы. Может, и Молина морочит ему голову?
На дне бассейна заметно какое-то движение, точно извивается чья-то тень. Джеймс опускается рядом с художником на колени и внимательно смотрит в глубину.
— Видел? — спрашивает Молина.
— Нет, ничего не видел.
Вода мутная. Там, где ее пронизывает свет, глаза Джеймса различают ярко-зеленые, похожие на нечистоты, частички. Молина опускает в бассейн руку. Говорит тихо и нежно, как с любимой: «Venga, carina, venga». [27] Вода взрывается, свет бешено скачет по поверхности. Вырисовывается нечто, поднимающееся к ним из глубины и раздирающее хилые мускулы воды. У самой поверхности проносится что-то — кажется, голова. Мелькает бронзовый цвет, и раздается крик, похожий на крик чаек, отчаянный, жуткий. Секунду Джеймс ее видит, очерченную водоворотом собственного движения; глаз, явно человеческий и явно нездешний; мощное белое плечо, длинная, изогнутая спина, хвост с приставшими к нему водорослями и корочкой прилепившихся ракушек; широкий, рваный, похожий на гребень, хвостовой плавник. Она снова кричит, переворачивается на спину, показывая белую с розовым грудь, и ныряет в глубину, ритмично плеща хвостом и уходя от неглубокой сети пронизывающего воду света. Волны бьются о каменную стену бассейна, затем медленно-медленно стихают.
27
Иди сюда, милая, иди (исп.).
Молина выпрямляется, жестом велит мальчику идти вперед, они выходят, художник плотно закрывает дверь, запирает ее на замок и кладет ключ в карман. Начинается дождь. На озерной глади капли дождя образуют маленькие белые цветочки. Они бегут к дому, и по дороге чудесное неопрятное существо, принадлежащее Каннингу, заплывает в самые отдаленные уголки сознания мальчика, кружится там, питая его мечты и пробуждая ощущение странной неловкости.
7
В январе наступают заморозки. А в феврале приходит неожиданная оттепель. Реки плещутся у берегов, на дорогах каша. В праздник Святого Валентина Джеймс получает перевязанный нитью локон волос. Опять загадка, почерк чрезвычайно своеобразен. В следующий раз повстречав близнецов, он пытается разглядеть, у которой недостает отрезанной ножницами пряди, но в густой копне колечек и кудряшек разобрать ничего невозможно. Может, это подарок от них обеих. Раз уж у них одинаковые мысли, то почему бы им не испытывать одинаковых чувств? Неделю он пользуется локоном вместо закладки, потом теряет, возможно позабыв его в книге «De revolutionibus» [28] или среди страниц первого издания ньютоновской «Оптики», принадлежащей мистеру Каннингу. Близится самый важный день в жизни девочек. При одной мысли об этом они иногда даже теряют сознание.
28
О циркуляциях (лат.).