Жажда боли
Шрифт:
— Это дворец? — восклицает миссис Федерстон, указывая вперед.
— Вот это да! — подхватывает Федерстон. — Столько огня, что можно осветить весь Бристоль.
Абу смеется:
— Наконец-то мне удалось вас поразить! Хоть далековато пришлось заехать.
Дворец проглатывает путешественников.
— Не отставайте от меня, — советует посланник. — Здесь я однажды потерял младшего сына одного английского графа. С тех пор его больше не видели.
В начале лестницы борются двое с бриллиантовыми пряжками на туфлях. Путешественники с раскрасневшимися лицами поднимаются вверх, ловя свои отражения в огромных зеркалах. «В такой жаре
— Обопритесь о мою руку, доктор. А то мы пропадем, как тот графский отпрыск!
Мимо суетливо проносятся слуги с подносами. Запотевшие бутылки блестят от снега, из коего их только что извлекли. Один из слуг несет блюдо с рыбой, размерами напоминающей поросенка, споткнувшись, он роняет поднос, и рыба ныряет в глубины желтого воздуха. «Где императрица?» — спрашивает посланник у девочки, поедающей засахаренные розовые лепестки у двери, через которую за карточными столами виднеются сотня, нет, две сотни господ и дам. «Tout droit», [49] — говорит ребенок. Поцеловав ее, посланник, не оглядываясь, устремляется вперед меж ломберных столиков, жестом призывая путешественников следовать за ним. На стенах, прекрасные и всеми позабытые, в тяжелых золоченых рамах висят картины из иного мира. Прорисованные ярко-красным конечности, окровавленные герои, распутные боги, принцессы с прислуживающими им ангелами; на лицах нет улыбок; сквозь какое-нибудь окошко на заднем плане видны знойные коричневые холмы, красная тосканская черепица.
49
Все время направо (фр.).
Из-за столиков между партиями ломбера и бостона иногда взглядывает на пришельцев чье-то напудренное лицо, ухмыляется, что-то шепчет и, потеряв к ним интерес, вновь обращается к картам.
В следующей комнате столы уставлены деликатесами для игроков. Стерлядь с Волги, телятина из Архангельска, украинская говядина и богемские фазаны. Ледяные кувшины с клюквенной водой, оршадом, наливкой на ягодных косточках с ароматом миндаля.
— Эти дыни, — говорит посланник, — прибыли из Буковины.
Он опускает палец в тарелку с икрой, слизывает блестящие шарики и подзывает ливрейного лакея, который удаляется и вновь возвращается.
— Мы можем войти, — говорит посланник. — Постарайтесь вызвать к себе интерес.
Пастору кажется, что они вошли в зал, где репетируют оперу, только золото здесь не нарисованное, а бриллианты не стеклянные. Как и прочие залы, которые они миновали, этот чересчур ярко освещен, чересчур изыскан, тут слишком много всевозможных вещиц, ради которых русские посланцы с толстыми кошельками колесят по всей Европе. Столь много прелестнейших приобретений, каждое из которых само по себе редкость. Собранные здесь вместе, они похожи на горы трофеев
В центре залы над бильярдным столом склонилась женщина. Слышен звук столкнувшихся шаров из слоновой кости. Сделав свой удар, она смотрит на чужестранцев, взгляд ее голубых глаз скользит по их лицам.
Среди разговоров, вежливого и грубоватого смеха плывет голос, несомненно принадлежащий человеку, говорящему на экзотическом для здешнего двора английском:
— …Через две ночи на третью перед сном восемь гранов каломели, да-да, и восемь гранов измельченных в порошок крабовых клешней…
Дама у стола говорит по-французски с немецким акцентом:
— Кого вы привезли ко мне сегодня?
Посланник кланяется с героическим видом:
— Ваше императорское величество, я привез вам доктора Дайера из Англии. Доктора Дайера и его спутников.
Дайер делает шаг вперед, кланяется. Императрица произносит слова, явно заученные наизусть:
— Вы оказали нам честь, приехав так далеко. Мы рады приветствовать вас в нашей столице.
Где-то там, среди горбунов, скучающих карлов, фрейлин и постельничих, продолжает говорить англичанин:
— Затем я рекомендую одну восьмую грана рвотного камня, а поутру, когда проснетесь, дозу глауберовой соли.
Императрица оборачивается, и толпа расступается. Пастор уже успел догадаться, кого им предстоит увидеть. Он слышал этот голос в Брюсселе. Доктор Димздейл, холеный и толстый, бесшумно скользит к императрице, чье расположение ему уже удалось снискать. В тишине залы присутствующие разглядывают участников этой сцены. Чужеземные господа в темных одеждах смотрят друг на друга долгим многозначительным взглядом. В глазах Димздейла холодное торжество победителя; в глазах Дайера непонимание, словно его добрый гений вдруг по неведомым причинам от него отвернулся.
Кто-то хихикает. На школьном французском Димздейл, обращаясь к Дайеру, спрашивает:
— А каково ваше мнение о глауберовой соли, господин Дайер?
Императрица хлопает в ладоши. За ней остальные. Как будто при русском дворе никому не доводилось встречать столь блестящего остроумия.
10
— Что это? Похоже на планетарий, не так ли?
— Да.
— Должно быть, он особенно дорог вашему сердцу, доктор, раз вы взяли его с собой в столь длинный путь.
— Он у меня много лет.
— Превосходная вещь. Вот это, кажется, Солнце, а это планеты?
Комната слабо освещена. Джеймс Дайер сидит у окна, а на столе рядом с ним открытый ящик с планетарием. Окно не занавешено. Кружится легкий снег. Внизу на улице сани и кареты развозят из Зимнего дворца по домам запоздалых игроков и кутил.
— По-моему, доктор, служанка затопила вам печку.
Ответа нет. Пастор думает: «Оставшись, я лишь вызову раздражение. Будет лучше, если он сам справится с постигшей его неудачей».
Его преподобие идет к двери, но тут же, не умея преодолеть естественного желания утешить, добавляет:
— Посланник уверил меня, что здесь очень многого может добиться человек с выдающимися способностями. Очень многого. Надеюсь, вы не сочтете ваше путешествие совершенно бессмысленным.
В дальнем конце комнаты заметно какое-то движение. Мэри. Пастор не может разобрать, смотрит ли она на него: свет слишком тускл и глаза его очень устали. Однако он понимает, прекрасно понимает, что должен идти.