Жажда мести
Шрифт:
– Не могу. Фары, помню, были большие, когда приближались.
– Меня тоже ослепило, тоже визг, скрип, большие фары, свет в глаза, и тоже не помню ничего. Нет, правда, я запомнил, кажется, «Волга» сбила.
– И меня «Волга», – сказала Лена. – Не «жигули». Это я точно помню.
– Зеленая?
– Кажется. Если бы ты не сказал, что зеленая, я бы, может быть, не подумала, что она зеленая, но теперь мне кажется другой она не могла быть.
– Почему? – спросил Волгин, всматриваясь в ее лицо.
– Не знаю, – отвечала она, закрывая глаза
Маршал умоляюще поглядел на Волгина, покачал осуждающе головой. Волгин рассказал маршалу о человеке, который преследует его, Волгина.
– Кто он такой? – поинтересовался маршал мгновенно. – Скажите, какое отношение имеет к вам? Дайте мне имя, фамилию, я скажу кому надо, из него пыль вытряхнут.
– Он полковник Комитета государственной безопасности.
– И что? – поразился маршал. – И не с таких спесь стряхивали вверх ногами. Имя, фамилия, отчество?
– Свинцов Николай Петрович, – произнес Волгин, глядя на Лену.
– Злых много людей, но и на них можно найти управу. Я узнаю, проверю. Не дай бог, если он причастен, сотру в порошок.
Волгин поздно ночью уехал на новую квартиру.
Утром он хорошенько рассмотрел квартиру: поблескивавшие лакированной поверхностью столы и кресла, ковер на стене, ковер на полу, журнальный столик – хорошо быть маршалом!
Он не мог долго усидеть на месте и отправился снова в больницу.
Дежуривший у дверей капитан, стройный, молодой, при погонах, с помятым лицом, приподнялся со стула, спросил:
– Вам к кому? Маршал велел никого не впускать.
Капитан открыл дверь и назвал его фамилию.
Маршал лежал на походной кровати военного образца, которая стояла в углу, возле нее – маленький журнальный столик, на котором уже, несмотря на раннее утро, стояли в вазе свежие полевые цветы. Лена лежала на спине, скосив глаза, поглядела на Волгина, и ее спокойное лицо говорило о том, что она рада.
Маршал не снимал с себя нижнее белье, и его выспавшееся лицо подтверждало, что внучка спала всю ночь. Он сходил умыться и, вернувшись, оживший, помолодевший, с удовольствием поел: помидоры, огурцы, несколько варенных яиц, приготовил творожку со сметаной для внучки и принялся ее кормить с ложечки.
– Дедушка, мне так неудобно, – говорила Лена, пытаясь встряхнуться в постели, чтобы сбросить с себя неподвижность затекшего тела. – Лучше умереть.
– Умрешь после, когда я умру, – сказал он. – А сейчас кушай.
Волгин присел на стул и поразился трогательности, с какой старый военный кормил свою внучку. Она съела несколько ложек творога, половину яйца и отвернулась отдохнуть.
– Я слишком долго живу, – прошептала она. – Триста семнадцать лет.
– Это я слишком долго живу, – проворчал маршал. – Тебе только жить. Меня трижды убивали на фронте. Выжил, живу. – Он посмотрел вопросительно на Волгина. – Меня выхаживали в окопах, а не в больнице. Вот почувствуешь лучше, отвезу тебя в «кремлевку»,
– Дедушка, ты лучше помоги Володе, шесть лет валяется его гениальная диссертация, сама читала, а кто-то тормозит, то в университете, то в ВААКе, какие-то сволочи не дают хода. Представь, у него докторская диссертация, а ему не дают даже кандидата.
Старый маршал пригласил Волгина присесть за столик и попросил рассказать о злоключениях с диссертацией.
– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, – сказал на это маршал. – Вон как мешали Михаилу Илларионовичу Кутузову, отстоял, победил. Неудача должна раззадоривать, товарищ Волгин, а не расслаблять. У вас вон какая фамилия хорошая. Мне нравится. Я позвоню. А что Фурцева? Не поможет?
– Дедушка, но она министр культуры, а тут образование, – откликнулась Лена.
Часть четвертая
Охота на гения
I
Дома Лена уже сидела на постели. Она попросила Волгина бросить преподавательскую деятельность и серьезно заняться писательством. Он устроился на работу в издательстве на договорной основе. Приходил раз в неделю и понял, что только работая, можно напечатать свою книгу, которую он задумал. Она называлась, как и его эссе, «Стерегущий глаз жизни».
Каждое утро Волгин катал Лену на коляске по улице Горького, подолгу сидели они в сквере, что позади памятника Долгорукому, возле фонтана. Однажды его встретил Борис, удивленно вскинув руки.
– Ба! Кого я вижу! Сто лет, сто зим! Где пропадаешь, я думал, что ты уехал из столицы. Я ведь женился, Володь, хотел тебя пригласить на свадьбу, но не получилось. На ком, угадай? На Аллочке! Родила уже, друг мой. А, слушай, а это кто? – спросил он шепотом, стараясь, чтобы его не услышали. Он Лену не узнал. – Ты здоровяк. Красиво выглядишь. Смотри, волосы отпустил. Копна! Женщины за тобой табуном, а? – они отошли в сторону, и он еще раз поинтересовался, кого же Волгин возит. Он сказал. Борис не поверил и, попросив позвонить обязательно ему, странно поглядел на Лену, и отправился по делам.
Лена сделала вид, что не узнала Бориса и не стала расспрашивать ни о чем. Она загорелась желанием наказать Свинцова и просила пригласить его к ним домой. Старый маршал за последнее время основательно сдал, носил простую охотничью куртку, часто выходил в сквер и сидел в грустном раздумье час или два. Он не хотел тревожить сына и дочь, находившихся за границей, на дипломатической работе, но ему было нелегко с внучкой. Он приглашал к себе артистов, чтобы они развлекали ее. Подходил к режиссеру какого-нибудь театра и представлялся: «Извините, я маршал Ротмистровский, вот мое удостоверение, я хотел бы, чтобы ваши люди выступили у меня, у меня внучка парализованная. Ребята ваши подработают, я плачу хорошо. В удобное для них время.