Жажда скорости
Шрифт:
Кажется ли мне, что в его голосе слышится надежда на то, что я собираюсь возвращаться в Англию?
— Вероятно... ее лучше доставить сюда.
Его глаза тускнеют.
Я обнимаю себя, пытаясь защититься от холода. Но он появляется не снаружи, потому что исходит глубоко изнутри.
— Прошу, не забудь выслать мне счет за доставку.
— Все в порядке, — отрезает он.
Но я не могу позволить ему платить. Он и так сделал для меня достаточно.
— Прошу, дай мне оплатить доставку, Каррик, — прошу я
— Иисусе, Андресса! — огрызается он. — Просто позволь мне сделать для тебя эту последнюю гребаную вещь.
Его раздражительность распалена страданиями.
Я знаю это, и потому говорю мягким, печальным голосом:
— Ладно, Каррик... Хорошо.
Воздух между нами стал плотным. Остается столько несказанного. Так тяжело дышать. И от этого болит все тело. Пространство между нами закрашивается медленно убивающими меня воспоминаниями.
Я поднимаю глаза, встречаясь с его взглядом. Та связь, соединявшая нас с самого начала, есть и сейчас.
Его губы размыкаются, словно он хочет что-то сказать, но его прерывает рев двигателя подкатившей ко мне машины Оуэна.
Разрывая наш зрительный контакт, я бросаю взгляд на машину Оуэна.
— Мне следует... отпустить тебя. — Господи, это больно — чертовски больно. Я не хочу покидать его. Но должна.
Я заставляю ноги двигаться к своей машине.
— Рада была увидеть тебя.
— Андресса... — Его голос останавливает меня, не то чтобы пришлось приложить много усилий.
— Да? — В моем голосе надежда. Я знаю это и ничего не могу поделать.
— Я просто... хотел... — В нем происходит борьба. На это сложно смотреть, но в то же время это дарит мне глупую надежду.
Он проводит рукой по волосам и выдыхает.
— Просто хотел сказать, что в гараже пусто без тебя.
Затем он уходит, садясь в машину Оуэна, и они уезжают прочь.
Я наблюдаю за тем, как фары их машины исчезают в дорожном потоке.
Стоя у своей машины, и упершись в нее рукой, я делаю глубокий вдох и втягиваю слезы обратно.
Снимаю блокировку с машины и забираюсь внутрь. Завожу двигатель и включаю радио, где играет середина песни Бейонсе, в которой она душевным голосом говорит о том, что “Боится одиночества”.
(Beyonce - “Scared of Lonely”.)
И тогда я ломаюсь.
У меня уходит пятнадцать минут, на то, чтобы я смогла собраться с силами и суметь уехать домой.
Глава двадцать седьмая
Сантус, Бразилия
— "Дневник Бриджит Джонс" или "Отпуск по обмену"?
Я смотрю на коробки из-под DVD в руках мамы и понимаю, что не хочу смотреть ни один из этих фильмов. Я не в настроении смотреть девчачье кино. Совершенно ясно, что последние несколько дней я была в "фиговом настроении",
Накручивая ожерелье на палец, я отвечаю:
— "Тачки".
— Значит, "Дневник Бриджит Джонс". — Она улыбается мне сахарной улыбкой.
Вообще-то моя мама не фанат "Тачек". Думаю, все эти годы я сводила ее с ума.
Отворачиваясь от меня, она вставляет диск в проигрыватель.
— У меня есть сладости, — говорит она, прежде чем уйти из комнаты. Она возникает минутой позже со спрятанными за спиной руками. — Когда я была в городе, то зашла в тот магазинчик, что продает английскую еду, и ты ни за что не угадаешь, что у них было. — Ее лицо сияет.
— Алкоголь? — Это были мои мечты, что она взяла мне какую-то выпивку.
Моя мама не часто выпивает, и очень редко пьет дома. Но прямо сейчас я бы могла напиться топящим мои печали пивом.
— Английский шоколад! — И из-за спины она достает большую плитку молочного шоколада "Кэдбери" и еще большую плитку шоколада " Гэлэкси ".
Господи боже.
Шоколад Каррика.
Только бы не удариться в слезы.
Из всего шоколада во всей гребаной Бразилии что она могла купить, она купила его шоколад, не то чтобы она знала, что это его шоколад. И все равно выглядит так, словно боги обозлились на меня, ну или что-то вроде того.
— Я знаю, как ты ненавидишь бразильский шоколад, считая его слишком горьким, и как скучаешь по английскому, потому подумала, что это может поднять тебе настроение.
— Спасибо. — Я стараюсь выйти из положения. Плюхаясь спиной на диван, я даю депрессии окатить меня полностью, накрываю лицо рукой так, чтобы она просто свободно валялась, и все свободное пространство занимаю своими длинными ногами.
Мама с недовольством поднимает мои ноги. Я убираю руку с лица, чтобы увидеть, как она присаживается рядом, все еще держа мои ноги в своих руках. Как только она садится, то кладет мои ноги себе на колени.
— Улыбнись, дорогая. Терпеть не могу видеть, как ты грустишь.
— Я улыбаюсь. — Я вымучиваю одну улыбку, показывая слишком много зубов.
Она смотрит на меня с грустью, но не давит.
— Какой бы ты хотела?
Она держит обе плитки шоколада и совсем не осведомлена о моих внутренних треволнениях, связанных с этим шоколадом, продолжающих расти, как на дрожжах.
И из-за того, что я мазохистка и склонна к тому, чтобы пытать себя, то беру " Гэлэкси ".
Я пытаюсь не плакать, когда отламываю кусочек и кладу его в рот.
Как только шоколад попадает на язык, я могу думать только о том, как Каррик в последний раз целовал меня. Это было перед гонкой в Сингапуре, и я могла чувствовать вкус сладости на его языке.