Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена
Шрифт:
Когда закончилось строительство хижины, Фройхен воспользовался остатком дневного света, чтобы запомнить каждую расселину, каждый уступ и выступ вокруг своего жилища, чтобы позже ориентироваться в зимнем мраке. Ему предстояло каждый день проверять оборудование, выстроенное вдоль дороги к вершине горы, которая поднималась над землёй почти на километр. По пути встречалось несколько мест, где приходилось карабкаться по отвесной скале. Фройхен изучал дорогу вдоль и поперёк, а между тем небо темнело, насыщалось розовыми и пурпурными красками, словно в воздухе застыла дымка после фейерверка.
Вскоре Фройхен уже знал дорогу назубок:
После того как к Фройхену перестали селиться соседи, Вегенер всерьёз забеспокоился, не пошатнёт ли это его душевное здоровье. Учёный предложил Фройхену вернуться на корабль, но тот отказался. Он не хотел разочаровывать начальника или прослыть слабаком. К тому же он был в восторге: наконец-то он нашёл что-то, что у него отлично получалось. В своём дневнике он писал: «Может, я умру через три дня, но буду знать одно: я погибну, борясь до последнего. Я ни секунды не трусил и не отступал перед трудностями. И если мне суждено умереть, я нисколько не жалею, что отправился в экспедицию. Это – моё. Здесь я в своей стихии. Здесь из меня выйдет толк!» Именно за подобными испытаниями Фройхен и рвался в Арктику: хотел проверить себя на прочность, выяснить, на что способен, и совершить подвиг, которым потом не грех будет похвастаться. Вегенер, горячо заботившийся об измерениях, не стал его переубеждать – и это была ошибка лидера, в остальном очень компетентного. Через много лет Фройхен посмотрит на перенесённое испытание совсем другими глазами: «Мне едва минуло двадцать. Я жаждал новизны, жаждал приключений. Вот я и заявил, что останусь, как настоящий болван».
Пока Фройхен дежурил на станции, Мюлиус-Эриксен, Хаген и Брёнлунн готовились к возвращению на юг. Летом, чтобы не унывать, Мюлиус-Эриксен сочинял стихи, Хаген – корпел над картами, а Брёнлунн – охотился, добывая пропитание людям и собакам. Когда охота шла совсем туго, приходилось стрелять и есть собак, что послабее. По словам Альфа Тролле, другого члена экспедиции, это было всё равно что «есть доброго товарища, ибо таковых мы привыкли видеть в наших верных собаках». Положение было тяжёлое, но наступление холодов означало хорошие дороги, и дух у всех поднялся.
В это время поисковая партия Густава Трострупа двигалась на север. Несмотря на то что идти было легче, дорога оставалась трудной. Приходилось всё время опасаться ледяных расселин, которые прятались под слоем снега и в глубину достигали порой сотни метров. В мгновение ока человек мог провалиться под снег, и ему оставалось только цепляться за ледяную корку изо всех сил, пока ноги болтались над смертоносной бездной. У залива Джокеля несколько собак провалились в такую расселину, но не умерли от падения. Люди пытались их пристрелить, чтобы избавить от мучительной смерти, но тёмные тени в расселине мешали целиться, и в конце концов собак пришлось бросить.
Через какое-то время поисковая партия добралась до горы Малемик, которую Кох едва сумел обойти весной по узкому карнизу. Увы, теперь дорога в обход была завалена. Ищущие даже не подозревали, что Мюлиус-Эриксен со своими людьми находятся прямо по ту сторону барьера, тоже гадая, как его преодолеть. Решено было углубиться в остров, и команда Мюлиус-Эриксена повернула к ледяному щиту, где лёд был ровнее и дорога проще. Однако это изрядно добавляло времени в пути. Мюлиус-Эриксен и его товарищи надеялись добраться до Земли Ламберта, где заранее был устроен тайник с запасами. Об этом хранилище все знали, так что поисковому отряду нетрудно будет догадаться, что Мюлиус-Эриксен пошёл туда.
По пути не встречалось почти никакой дичи, разве что редкие тощие зайцы, которых приходилось есть сырыми: на подбородках и бородах путешественников оставалась засохшая кровь. Меховые спальные мешки по ночам кое-как защищали от морозов, но они уже совсем обветшали, и от них прескверно пахло.
19 октября трое изголодавшихся людей и четыре истощённые собаки, которые тащили последние сани, наконец добрались до ледяного щита. По их представлению, до тайника оставалось 100 километров. Если они сумеют преодолевать по 3–4 километра в день, на дорогу уйдёт меньше месяца.
Фройхену изрядно надоело дежурить на метеостанции. В хижине, где он ютился, даже дышать было трудно: всякий раз, когда он выдыхал, влага конденсировалась на стенах и тут же замерзала, и вокруг Фройхена медленно формировался ледяной кокон. Конечно, можно было соскребать лёд со стен, времени для этого хватало, но это была такая нудная работа, что Фройхен скоро махнул рукой. Он только заботился о том, чтобы льдом не покрылась отдушина рядом с узкой, жёсткой нарой, которая служила ему кроватью. От отдушины вела труба, которая выходила на крышу: если пурга целиком завалит хижину снегом, Фройхен не задохнётся.
К октябрю метеостанция погрузилась во тьму: это случилось немного раньше, чем в остальном регионе, потому что солнце загораживал горный гребень. Разве что лучик-другой пробивался через расселину, поблёскивая на холмах, будто гаснущие угольки. Каждый день, обходя приборы на хребте, Фройхен подставлял лицо этим последним лучикам, прежде чем удалиться в тёмную хижину. Когда наступила абсолютная тьма, Фройхен не пал духом; впрочем, он с растущим нетерпением ждал снабжения и дружеских бесед, которые приносила каждая наступающая неделя. Увы: в один из таких визитов ему вручили мрачное письмо от Вегенера, где объяснялось, что из-за суровых условий к нему будут приходить реже. Фройхен, однако, в ответном письме жизнерадостно просил начальника не беспокоиться за него. В конце концов, здесь достаточно уютно и он справится один: по крайней мере, Фройхен думал, что справится.
Большинству новичков в Арктике становится не по себе, когда наступает затяжная зимняя темнота, – но Фройхена она поначалу не тревожила. Что его тревожило – так это голодные волки: они вечно подкрадывались к его хижине. Какое-то время выстрелы из винтовки отпугивали их, но вскоре они осмелели и подбирались совсем близко к двери. Фройхена всегда предупреждали ездовые собаки, которые при виде волков заходились громким лаем: но волки съели их одну за другой, и вот уже все семь собак погибли. Фройхен лишился транспорта – и общества собак. Одиночество подбиралось к нему всё ближе, словно в медленном, меланхоличном вальсе.