Жажда. Книга сестер
Шрифт:
– Ты бы хотела, чтобы наши родители больше нами занимались?
– Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы наши мама и папа были нормальными.
Это рассмешило Тристану.
– Если бы они больше занимались нами, мы бы с тобой реже бывали вдвоем.
Летиция задумалась:
– Как ты думаешь, они нас любят?
– Конечно, – ответила Тристана.
– Ты думаешь, они нас достаточно сильно любят?
– Что значит “любить достаточно сильно”?
Младшая посмотрела на нее сердито. Она поняла, что, отрицая проблему, сестра лицемерит.
– Понимаешь, Летиция, наши родители не совсем такие, как все. Они любят друг друга.
– Любят кого?
– Самих себя. Они влюблены друг в друга.
– Ну да, они муж и жена.
– Нет, все сложнее. Посмотри на других женатых людей. Очень скоро они перестают быть такими уж влюбленными. Они вместе живут, вот и все. А наши родители влюблены, как молодожены.
Летиция обдумала эту информацию, потом сказала:
– А родители моей подруги Полин разводятся.
– Да. Так бывает. Полин тяжело. Она бы предпочла иметь таких родителей, как наши.
Это умозаключение показалось Летиции приемлемым, и она подвела итог:
– Другие сестры не любят друг друга так, как мы. Другие родители не любят друг друга так, как наши.
– Очень правильный взгляд на ситуацию.
– Я хочу жениться на тебе.
– Хорошо. Давай тайком поженимся.
– Почему тайком?
– Это запрещено. Нельзя вступать в брак с сестрой или братом. От таких браков рождаются чудовища.
– Мы не будем заводить детей.
– Конечно.
Тристана организовала тайную брачную церемонию. Сделала из картона цилиндр для Летиции, раздобыла два пластмассовых кольца и нацепила себе на голову белую тюлевую занавеску. Раздвоившись в роли чревовещательницы, она изображала одновременно и священника, и невесту.
Летиции венчание понравилось. Она не задумывалась о распределении ролей – само собой разумеющемся. Тристану эту заинтересовало. Летиция была прелестной маленькой девочкой, с мальчиком не спутаешь. Почему ей досталась роль жениха? Летиция ярче самоутверждалась, не страдала от комплексов, шла напрямик.
Однажды, когда они играли в шахматы, произошла ужасная вещь.
Тристана, как всегда, выигрывала. И вдруг Летиция издала злобный крик. Она смахнула фигуры на пол и убежала к себе в комнату. Тристана бросилась за ней, спрашивая, что случилось.
– Не хочу играть с тобой!
– Это же просто игра.
– Я с тобой развожусь.
Тристана заставила себя рассмеяться, но ее это задело. Она слишком уважала сестру, чтобы поддаваться ей в шахматах: она знала, что со временем та станет действительно сильнее ее. Играть в полную силу казалось ей правильным способом развить интеллект Летиции. Ей и в голову не приходило, что это может ранить самолюбие сестры.
Они редко ссорились. Недовольство обычно проявляла младшая, потом смягчалась. Тристана страдала от этих недолгих конфликтов. Она знала, что инициатива примирения должна исходить от Летиции, и терпеливо ждала. Но все равно каждый раз на сердце у нее оставался шрам.
В случае с шахматами Летиция дулась до следующего утра. Это был рекорд. Впервые она вынудила сестру спать с таким грузом на душе, иначе говоря, не спать вовсе.
Тристана провела жуткую ночь, тем более что она слышала, как Летиция сладко спит. Она на чем свет стоит ругала себя: “Пять лет – огромная разница. Я не отдавала себе отчета. Летиция почувствовала себя униженной. А если она разлюбит меня навсегда? Лучше смерть”.
Ночные страдания в тысячу раз тяжелее дневных. Одиннадцатилетней Тристане казалось, что она пересекла целый океан страдания. Наутро она была настолько измучена, что у нее ломило все тело.
Летиция проснулась свежая как роза.
– Ты все еще разводишься?
– Нет, ты что, какая глупая!
Она прыгнула к Тристане в кровать и обняла ее. Та хотела попросить сестру никогда больше не вести себя настолько жестоко, поделиться своими ночными переживаниями, но радость нахлынула так бурно, что она передумала. Однако она осознала, что у нее есть слабое место, которое делает ее уязвимой в подобных ситуациях. Но разве Летиция может понять? Куда там! Ей же всего шесть лет. И Тристана предалась душой и телом несказанному счастью прижимать к себе сестру.
* * *
Второго сентября 1985 года тетя Бобетт решила, что ее жизнь не удалась.
В 23 часа 31 минуту на диване перед телевизором, около заваленного пустыми пивными банками столика с переполненной пепельницей, ее посетили черные мысли: “Мне тридцать два года, четверо детей, никакого будущего. Сама не знаю, что я хотела и что хочу. Не могу больше. Со мной ничего хорошего никогда не произойдет. А попросту говоря, со мной вообще ничего никогда не произойдет”.
У Бобетт был насморк, и это ее нервировало. Она решила со всем покончить. Собралась с силами, дотащилась до плиты, открыла духовку и включила газ. Потом рухнула на кушетку и моментально уснула.
Проснувшись, она ничего не помнила. Насморк лишил ее обоняния, и она не почувствовала запах газа, заполнившего кухню. Первое, что она сделала, как всегда по утрам, – зажгла сигарету.
Раздался взрыв.
К счастью, Бобетт жила на последнем этаже. Пострадала только ее квартира. Ни раненых, ни погибших. Чудо!
Однако Бобетт теперь негде было жить. И если б только это! Социальные службы затеяли расследование, пытаясь выяснить, можно ли оставлять на ее попечении детей. Разобраться было непросто. Бобетт то и дело меняла показания:
– Откуда я могла знать, что происходит утечка газа?
Или:
– Это Козетта играла и включила газ.
Или:
– Когда у меня насморк, я ничего не соображаю.
Все это время дети жили у бабушки. В конце концов бабушка не выдержала и призвала на помощь старшую дочь: