Жажду — дайте воды
Шрифт:
— Красавец какой…
— Послушайте, юноша, — сказал майор, — давайте меняться: я вам пачку махорки, а вы мне свою добычу.
— Нет! — обозлился я.
— Я не шучу. Могу еще тысчонку денег накинуть.
— Нет, товарищ майор.
Он встал, снял с руки часы.
— Нате, и их отдаю. Не отказывайтесь.
— Ни за что.
Шура сверкнула глазами и потянула майора за рукав:
— Садитесь, товарищ майор. Этот юноша — мой знакомый. Он рыцарь, не надо его обижать.
Майор протянул мне еще и бутылку водки, но я покачал
Доехали до штаба армии. Майор и Шура стали прощаться. Я протянул ей тетерева и ушел. Майор закричал мне вслед:
— Хоть махорку возьмите!..
Я не оглянулся.
Все еще двадцать седьмое декабря. Завтра мне исполнится девятнадцать. В записях моих растерянность.
В штабе армии меня приписали к офицерскому резерву, впредь до отправки в нашу часть.
Досадно, что день своего рождения я проведу без Сахнова.
В длинной большой землянке нас человек тридцать. Я оказался самым младшим по возрасту. Старший в группе сказал:
— Будете у нас в землянке старшим.
— Ну что вы? — запротестовал я. — Среди вас есть даже полковники.
— Зато вы — фронтовик, а мы нет.
Они и правда все из тыла, «старички». Пополнение фронту. Жалко мне их.
Я устроился поближе к выходу, на деревянных нарах. Думаю о Шуре и ее старом ухажере. Она наверняка майоровская ППЖ, полевая передвижная жена, так злые языки называют на фронте иных женщин. Неприятно, конечно… А майор небось сейчас обгладывает косточки моего тетерева?
Утро. День моего рождения.
Решил поискать, не найду ли кого из армян. Мне указали одну из землянок.
— Там, кажется, есть ваш земляк…
Я толкнул дверь, спустился по деревянным ступенькам. В землянке едва тлеет коптилка, освещая чью-то лысину. Человек этот встал. Глаза и нос южанина. Но не армянин. Я уже хотел уходить, когда кто-то обнял меня за плечи и назвал по имени. Я чуть не онемел — это был мой односельчанин Баграт Хачунц. Он даже мне родственником приходится по материнской линии. В последние годы жил в Ереване, партработник.
— Ой, Баграт, товарищ капитан, и ты здесь?!
— Да, браток, и я здесь.
Он средних лет. Ему под сорок. Военная форма сидит на нем прекрасно, и он совсем не кажется пожилым. Я будто отца нашел.
— Когда приехал? — спрашиваю.
— Три дня назад.
— Зачем ты приехал?
Он рассердился.
— Воевать приехал, Родину защищать… Зачем люди едут на фронт?..
Баграт Хачунц достал из своего вещмешка бутылку коньяка «Арарат» и банку американской тушенки.
— Везет тебе, — сказал он, — последний коньячок-то. Из дому еще.
Он пригласил и всех других офицеров, кто был в землянке. Разлил коньяк кому во что — в жестяные и алюминиевые кружки, в банки разные — и говорит:
— Я очень хорошо помню, что у тебя сегодня день рождения. Ты честно жил на этом свете. Живи еще пять раз столько, солдат Родины.
Баграт
— Я горжусь этим юношей, моим соотечественником, солдатом-армянином. Мы, армяне, всегда были и будем верны советской власти. Так выпьем же за эту верность.
Мне приятно, и я очень горд.
Мы долго разговаривали. Это самый счастливый день моей жизни. Баграт был со мной добр по-родственному.
Сегодня двадцать восьмое декабря. Сегодня мне исполнилось девятнадцать. Записки мои полны гордости и любви к Родине.
С Багратом Хачунцем видимся каждый день. Он все сетует:
— И чего так задерживается приказ о нашей отправке на передовую? Как в доме отдыха здесь живем…
— Потерпи, — говорю я. — Этот день обязательно наступит. Командование знает, что делает. Я, думаешь, меньше рвусь?
Новые люди появляются в нашем резерве. Все из разных мест. Но как все похожи друг на друга! Сразу по прибытии начинают жаловаться, почему их тотчас же не отправляют на передовую? И, чтоб не помереть от тоски, целыми днями возятся с оружием. А мои «старички» попросили меня познакомить их с минометом.
— Ты был в боях, у тебя есть опыт. Поделись с нами…
Я приказал отрыть неподалеку от землянок специальные углубления для минометов и начал учить «стариков». И надо сказать, они с большим рвением принялись изучать военное дело, как школьники. А ведь какие люди, есть даже секретарь райкома, директор МТС, преподаватель института и даже артист один — тот самый, лысый.
По вечерам я выстраиваю своих «старичков» и веду на кухню на очередную раздачу варева. «Старички» стараются идти как можно стройнее и, если даю команду, начинают петь:
Ты лети, лети, мой конь, Пока не споймаю…Они покорно протягивают свои котелки вольнонаемным девушкам-поварихам, достают из карманов с утра припасенные ломтики хлеба и запивают горячей похлебкой. Потом, не ожидая команды, выстраиваются и продолжают петь, будто и не прерывались.
Как споймаю, зануздаю Шелковой уздой…Рядом с этими добрыми, умными «старичками» я чувствую себя как бы очищенным.
Вечер. Мы снова тянем котелки за нашим «ужином». И вдруг одна из девушек говорит:
— А тетерев твой был очень даже вкусным.
Я вздрогнул. Да это же Шура! В белом халате, в белой шапочке. Она взяла у меня котелок:
— Сегодня мое дежурство по кухне.
Сказала и вошла в столовую. Вышла оттуда с полным котелком дымящейся картошки, политой жиром, кажется, растопленным маргарином.