Желай, Рапунцель
Шрифт:
– Хочешь сделку?
– Вряд ли. – Само предложение уже звучало подозрительно. А если брать в расчет интонации, с которыми оно было озвучено, то Дане впору было улепетывать от него куда подальше.
– Предлагаю следующее, – деловито продолжил Яков, благополучно проигнорировав сторонний отказ вникать в гениальность его идей. – Я оплачу твое платье, а ты взамен позволишь мне заняться костюмом твоего брата.
Этому созданию бы да разрабатывать планы захвата мира.
– По-моему, здесь что-то не так.
– М?
– Насколько пустоголовой ты меня считаешь?
– М?
– Усматриваю пользу только для себя. А как же принцип получения выгоды? Тебе-то что с этого перепадет?
– И мне будет польза.
– Какая?
– Секрет. И ты же понимаешь, что это будет выполнение условий сделки? А не какой-то там подарок.
Своевременное уточнение. Даня мельком глянула на букет.
«Красивый. Ничего, если я унесу его домой? Это же ничего не будет значить? И я могу выбросить его в любой момент. Завтра, например. Или попозже…»
– Заманчиво, да? – Яков нетерпеливо всматривался в ее лицо.
– Я подумаю.
– Думай быстрее. Хочу… – Яков отвлекся на треньканье мобильного, оповестившего о наличии нового сообщения.
– Я же тебе не машина, – проворчала Даня. – Быстрее думать и… ох, блин!
Она отшатнулась, спасаясь от пущенного в воздух телефона. Гаджет врезался в стену и, отскочив, повалился на пол.
– Чокнулся?! – Даня присела и подхватила мобильный. От гибели его спас надежный чехол. – В следующий раз швыряйся в пустом помещении!
Ответа на упрек не последовало. Яков сидел неподвижно, склонив голову и прикрыв ладонью лицо.
«Что за черт?»
Пришедшее сообщение все еще светилось на экране.
Сообщение от Зиро.
«Посмотрел последние работы. Я разочарован. Сплошное разочарование. Опять. Ты похож на малолетнего гомосексуалиста. Прекращай это. Только позоришь меня».
Интонации, насквозь пропитанные желчью. Они чувствовались в каждой напечатанной букве. Всего лишь слова на светящемся экране, но одно прочтение, и на душе сразу стало погано.
«Отвратительный тип. Этот Зиро. От его манеры общения несет высокомерием. Похоже, он считает, что имеет право так разговаривать с Яковом».
Даня сжала телефон в руке, ногти прошлись по гладкому чехлу.
Яков по-прежнему прятал лицо.
Сильнее всего ранят слова близких. В самое сердце. Обходят оболочку, созданную для защиты от чужаков, и выцарапывают по кусочкам обнаженный мякиш податливой души.
– Не воспринимай эту чушь всерьез. – Она положила телефон на стол и вжала пластину гаджета в столешницу. Пустая надежда. Будто этот гад на той стороне мог бы почувствовать всю силу ее негодования. – И да, извини, я случайно прочитала сообщение.
Никаких признаков жизни. Яков превратился в каменное изваяние. Безжизненное, полное горечи существо.
– Брось, Принцесса. – Даня направилась прямиком к мальчишке. – Неужели ты расстроился? Мнение какого-то там безымянного контакта не может перечеркнуть годы упорного труда. Плевать, что думают другие. Важно только то, как ты воспринимаешь сам себя!
Девушка остановилась прямо напротив него. Она возвышалась над скрюченной на стуле фигуркой и улавливала сплетающиеся между собой аромат легкого парфюма и сладковатый запах лака для волос. Возможно, вдохни она глубже, сумела бы уловить ароматы шампуня и мыла, которыми мальчишка, стянув с ее полки, беззастенчиво воспользовался.
«Он меня вообще слышит?»
Рука сама собой потянулась к копне светлых локонов на макушке.
«Как же не вовремя. Скоро съемка…»
– Яков.
Тишина.
– Левицкий.
Даже не шевельнулся.
– Как же мне тебя встряхнуть?!
Молниеносный рывок. Яков был выше нее. И она вспомнила об этом, как только стройное тело приплюснуло ее к стене.
– П-п-погоди.
Сейчас ей позарез требовался заменитель воздуха. Сам воздух пропал из ее легких, словно выбитый потусторонней силой. Она приоткрыла рот, но вдохнуть не могла. Ладони Якова притиснули девичьи руки к стене, большие пальцы вжимались в переплетение линий ее ладоней. Горячие, как медленно остывающие угольки. Яков чуть сгорбился, чтобы смотреть прямо на нее. Даня сглотнула и тихонько мотнула головой, проехавшись затылком по стене.
Ярость. Чувство, заточенное в глубине зеленых глаз. Укрытое и запертое на замок. Порой полыхающее и прорывающееся сквозь монолиты темницы сознания, но, несомненно, никогда не прекращающее свое существование. Возможно, частички этого чувства смешивались с той силой, что толкала его вперед на льду. Оно питало и самоуничтожалось. Убивало радость, разрушалось радостью, уходило и возвращалось. Восполнялось и затихало. Оживало и умирало вновь. Это чувство прижилось в нем, было давним и скверным, паразитирующим и ослабляющим. Жило вместе с ним, засыпало и просыпалось вместе с ним. Глубокое, как колодец с подгнившей растительностью на склизких стенах. И студеная вода, что поднималась ввысь к солнцу, всякий раз заражалась этой гнилью. Чем чаще тревожили и царапали шершавые стены, тем больше заплесневелых частичек оседало на поблескивающей поверхности и погружалось на дно – дожидаться того часа, когда емкость встряхнут, и кажущаяся чистой вода явит свою сокрытую гниль…
Как же она раньше не понимала, что все в нем пропитано яростью? Яростная обида. Яростная боль. Яростное упрямство. И даже желания его были устрашающе яростными.
А еще Яков подавлял себя. Во всем. Даже находясь на льду.
Он задыхался, но продолжал подавлять себя. Что-то мельтешило на задворках его сознания – постоянно. Он будто жил, полуобернувшись на что-то в прошлом.
И даже теперь его ярость была неполной. Она не вырвалась, – хотя глаза пылали ею, – а погрузилась в него. Обратно в темноту.
Губы Якова так сильно побелели, что походили на деформированные, покрытые мелкими трещинами куски мела.
– Встряхни меня, – хриплым шепотом попросил Яков. Средние и указательные пальцы на его руках согнулись и прочертили на Даниных ладонях беловатые линии.
Даня, не моргая, смотрела на красивое лицо, которое и сейчас легко повергало в трепет. Даже теперь хотелось им любоваться. Заняться извращенным любованием чужой болью. Мерзко наслаждаться яркостью этих эмоций.
Яков придвинулся вплотную. Губы шевельнулись. Что-то сказал? Нет, вдохнул воздух, давно ставший удушающим в комнате. Его подбородок затрясся – едва заметно. Может, было бы лучше, если бы он продолжал сжимать губы, вгрызаясь зубами в их внутреннюю поверхность? Потому что сейчас ему стало заметно хуже.