Железная бездна
Шрифт:
– Разве Флюид появляется из человеческого ума?
– Про Флюид нельзя так сказать, – ответил Ангел. – Он не поддается анализу. Даже если кажется, что он появляется из человеческого ума, ум не рождает его в себе, а выполняет функцию водопроводного крана. Много кранов – много Флюида. Ржавый кран – ржавый Флюид. Но ты не можешь налить чуть-чуть Флюида в бутылку и отнести в лабораторию. Особенно если бутылка сделана из слов.
– Хорошо, – сказал я, – теории достаточно. Можно практический вопрос?
Ангел кивнул.
– Когда я создавал Сибирь, у меня были
– Небо нельзя представить по картинкам. Тут дело не в них.
– А в чем?
Ангел внимательно поглядел мне в глаза. Я первый раз видел его зрачки так близко – мне показалось, что меня опалило быстрым клокочущим огнем.
– Ты когда-нибудь задумывался, – спросил он, – почему все вокруг Смотрителя так озабочены его счастьем? Галилео, Юка, слуги, повара, садовники? Донна Александрина, фашисты? Ты ведь счастлив, Алекс?
– Смотря что под этим понимать. Счастье бывает разное.
– Счастье бывает лишь одно, – сказал Ангел. – Когда ты не сомневаешься, счастлив ты или нет. Когда ты знаешь – все, что привело тебя к этой секунде, было оправдано, потому что привело именно к ней. Ведь в твоей жизни были такие секунды, Алекс?
– Наверное, – согласился я без энтузиазма. – Но мало.
Ангел засмеялся.
– Не забывай, – сказал он, – что мы прячемся в тени Ветхой Земли и подвержены многим ее горестям. Человек может быть по-настоящему счастлив только на те мгновения, когда забывает про тело и ум, потому что эти два органа все время производят боль двух разных сортов, соревнуясь друг с другом… Твоя жизнь была устроена так, чтобы счастливых проблесков в ней возникало как можно больше. Над этим работало много людей.
– Возможно.
– Ты молод, здоров, у тебя есть любимая и нет никаких проблем, – продолжал Ангел. – Может быть, счастье приходит к тебе обрывками и клочками, оно несовершенно и быстротечно. Но ты ведь счастливый человек, разве нет?
– Почти, – вздохнул я.
– «Почти» – и есть то лучшее, что бывает, – ответил Ангел. – Ты счастлив настолько, насколько это вообще возможно.
Я кивнул.
– Теперь, Алекс, – сказал Ангел, – ты должен создать из этого Небо… Картинки, о которых ты говоришь, – это и есть секунды твоего счастья. Представь себе Небо по ним.
– Что именно я должен представить и сделать? И в какой последовательности?
– Это как с Кижем и Сибирью. Ты все поймешь, когда ритуал начнется. Слова тебя лишь запутают.
Мне трудно было глядеть на Ангела постоянно – и я только изредка поднимал на него глаза. Его человеческое тело казалось сотканным из оплотненного света, притворяющегося материей. Сначала это выглядело волшебством. Но постепенно я стал различать в этом величии один странный изъян: его лучезарная телесность как бы возникала в ответ на мой взгляд – и именно в том месте, куда я смотрел.
Я решился проверить это наблюдение – и резко перевел взгляд с правой руки Ангела на левую. Мне показалось, что левая рука возникла с задержкой. Я повторил опыт в другую сторону – и то же произошло с правой
Ангел поморщился, как от зубной боли, и убрал руки под стол. Но теперь я уже видел отчетливо, что его светоносная плоть появляется из моего собственного внимания. Словно бы маленький гномик прыгал передо мной с волшебным зеркальцем, показывая мне кусочки картины, чтобы я сам собирал ее воедино в своей голове. И чем дольше я сидел перед Ангелом, тем сильнее чувствовалось, что этот гномик совсем субтильный и крохотный, и зеркальце у него маленькое, и он уже очень устал прыгать передо мной из стороны в сторону.
– Ты все видишь, Алекс, – вздохнул Ангел. – Небо совсем ослабло. Мы должны провести ритуал как можно быстрее.
– А если мы не сможем?
– Небо исчезнет, – сказал Ангел. – Постепенно, не сразу. Сперва над людьми еще будут плыть его клочки.
– Что значит – клочки?
– Небо сначала слабеет. А потом как бы лопается на облака. И когда человек попадает в тень такого облака, ему кажется, что он опять нашел во всем смысл. Но облако уходит дальше, и смысл пропадает. Так случилось на Ветхой Земле. Когда умирает Небо, в пошлость превращается все, кроме денег. Поэтому Франклин и плачет так часто, Алекс. На Ветхой Земле превратили в деньги даже его самого.
Я не до конца понимал, о чем он говорит. Но мне все равно стало жутковато и тревожно.
– Если исчезнет Небо, наш мир тоже исчезнет?
– Наш мир уже есть, – сказал Ангел. – Он не может просто так исчезнуть. Но постепенно он подчинится тем же железным законам, какие управляют Ветхой Землей. Идиллиум станет так же безрадостен. Вся техника, работающая на Ангельской благодати, остановится. Глюки превратятся в ничем не одушевленные кружочки металла. Сегодня человек думает – мол, накоплю побольше глюков и буду счастлив… Но если Небо над ним исчезнет, за все свои глюки он сможет купить только шелковую веревку, чтобы повеситься в своей роскошной уборной.
Я молчал, не зная, что ответить.
– Я не говорю, что это плохо, – сказал Ангел. – Кто я такой, чтобы решать? Все существа по-своему правы. Даже ветхие люди. Вопрос стоит так – хочешь ли ты сохранить Небо? Хочешь передать его дальше? Или оно надоело тебе и ты согласен, чтобы оно кончилось навсегда? Никому из Ангелов оно не нужно. Мы готовы исчезнуть, Алекс. Нам так намного проще.
Почему-то эти слова перевернули мою душу. Я знал, что Ангел говорит правду.
– Я согласен, – сказал я.
Ангел улыбнулся и коснулся меня пальцем. Это было легчайшее касание, но от него по моему телу прошла волна веселой электрической щекотки.
– Только я не уверен, что смогу создать Небо, – добавил я. – Уж слишком грандиозно звучит.
– Это проще, чем кажется, – сказал Ангел. – Мы делаем и более сложные вещи не задумываясь. Главный акт творения, доступный человеку – создание себе подобного, деторождение… Разве кто-нибудь рефлексирует над тем, как он это делает? Листает вечером чертежи? Советуется с инженерами человеческих душ? Наоборот, он часто напивается до такой степени, что ничего с утра не помнит.