Железная бездна
Шрифт:
Но ведь и мы, взрослые, тоже питаемся любовью. Просто называем это по-другому. Что с нами будет, если кончится наше Небо и мы станем Ветхой Землей номер два? У нас появятся некроискусства Хад и Цоф, а через сотню лет кто-то посмотрит на нас с невидимой высоты – и почувствует такой же ужас, как я недавно…
Я уже добрался до самой дальней точки своей орбиты – и возвращался теперь к мосту. Все эти мысли не то чтобы всерьез занимали меня, а просто проходили рябью по поверхности сознания. Площадь лучилась счастьем – его отражали все лица. Мне махали руками, бросали цветы, но я понимал, конечно, – дело не в том,
Над площадью работали четыре могучих глюкогена – золотые статуи хохочущих толстяков (кажется, китайское божество удачи). Эти статуи стояли здесь всегда, но использовались в качестве машин счастья очень редко – и сегодня был как раз такой день.
Стоящие на стремянках глюкассаторы время от времени надрезали очередной холщовый мешок – и, сверкая серебряными затылками, засыпали в воронку на спине божества новую порцию монет. Кажется, хохочущие истуканы сжигали около пятисот глюков в минуту – каждый из них! Неудивительно, что публика так рада меня видеть.
Я вспомнил старую мистическую загадку: «Сколько глюков стоит Небо?» Увы, вопрос не имел смысла: без Неба не было бы и глюков. Небо проявляет себя в любом действии целиком, гласил правильный ответ, поэтому оно стоит один глюк – и все глюки, какие есть… Биржевые операции с Небом затруднительны. Ангел прав: богачам только кажется, что счастье в глюках. Оно в Небе, но пойди объясни это богачу, пока Небо на своем месте…
Вокруг глюкогенов стояла охрана, но она была не нужна – от генераторов исходило настолько сильное давление счастья, что рядом с ними оно превращалось почти в боль, и близко никто не подходил: по инструкции, находясь рядом, голову следовало защищать экраном из серебряной фольги. Треуголка Павла, однако, надежно охраняла меня от всеобщего ликования – если не считать глюкассаторов, я был единственным человеком на площади, сохранявшим полную трезвость.
И вот я вернулся на дворцовый мост. Напряжение Флюида было огромным – и с каждой секундой росло. По моей спине прошла сильнейшая вибрация, заставившая меня выпрямиться.
Мне показалось, что я древесный лист в небесном вихре, возносящемся все выше и выше… А потом этот лист замер в самой верхней точке – и стал опускаться вниз. Я понял, что момент наступил. Пора было начинать.
Вытянув жезл из ножен, я поднял его над головой. В это время я не думал ни о чем – но, как только в мои уши ударил восторженный рев толпы, я увидел в своей памяти секунду, из которой стоило сделать Небо.
Это был тот миг, когда я оживил Юку. Она смотрела на закат, на пурпурный облачный город на горизонте – и говорила, что хочет узнать все тайны мира… А я размышлял о том, что Павел назвал «святыней в долготу дней» – верно, думал я, любовь? Что же еще?
Я сделаю Небо из его собственных тайн, из счастья и любви, понял я. И все Смотрители до меня делали то же самое, потому что из другого материала Небо создать невозможно.
Ошибки быть не могло – я сумею совершить должное. Эта уверенность заполнила меня бесконечной радостью. Я почувствовал, как она сливается с восторгом ревущей вокруг толпы – и мы стали одним.
А потом все мои мысли вышибло, как шампанскую пробку, и сквозь жезл в моей руке вверх хлынул поток клокочущего счастьем Флюида. Он проколол то, что минуту назад было неодушевленной реальностью, сделался
Оно не было ни большим, ни маленьким, ни сильным, ни слабым. Оно было.
Мало того, оно сразу стало тем пространством, откуда низвергалось переполняющее нас счастье – хоть это же счастье все еще било вверх из моей золотой шпаги, создавая свой собственный источник. В тот миг я не сомневался, что это всегда бывает именно так – и никак иначе не может.
Напряжение было чудовищным. Я напоминал себе древнегреческого простака, согласившегося подержать на плечах небесный свод. Но когда поток Флюида уже начал слабеть, я вспомнил, что сделано еще не все.
Собравшись с силами, я вообразил облако с проступающими сквозь пелену ступенями широкой лестницы. Я не занимал себя вопросом, висит эта лестница в облаке или опирается на него: она просто была сквозь него видна.
А потом я во всех деталях представил себе – и тут же увидел – Ангела Воды. Он стоял на ступенях, сложив руки перед грудью. Сначала он был серебряным и неподвижным, но, завершая алхимический акт, я решился отпустить его из зажима своего внимания – и он стал живым.
Ангел сделал вверх шаг, потом другой, третий…
Облака расступились, и я испугался, что увижу нечто запретное и невыносимое для ума. Но оказалось, лестница уже кончилась – ее последняя ступень обрывалась в пустоту.
Я подумал, что это недоработка с моей стороны, но Ангел ничем не показал своего недовольства. Он взошел на последнюю ступень, повернулся к бездне спиной и раскинул руки в стороны.
И тогда я увидел трех других Ангелов. Они появились в пространстве за первым, словно роза ветров, спинами друг к другу, – и тоже подняли руки. Как только их пальцы соприкоснулись и квадрат замкнулся, полыхнуло розовое пламя, и я увидел возникший над лестницей небесный дворец. Он был соткан из света и тумана – и казался удивительной красоты облаком, которое осветили лучи рассвета.
Самое поразительное было в том, что Ангелы при этом не исчезли, а превратились в живые стены небесного дворца. Я каким-то образом видел их всех одновременно: четыре храмовых фасада заметно отличались друг от друга.
Это напомнило что-то знакомое. И за миг до того, как прекрасное видение исчезло, я понял, что вижу… Михайловский замок. Но он отличался от замка в Идиллиуме так же разительно, как тот – от своего грубого петербургского наброска.
А затем все, что я видел, померкло – словно Небо опустило передо мной занавес. На меня снизошел покой, блаженная и счастливая прохлада. Рев толпы стал стихать. Я открыл глаза и поглядел на острие своей все еще нацеленной в облака шпаги.
Над городом появился знак Неба. Как обычно в день Saint Rapport, это был одинокий орел – о птице упоминали все прежние хроники. Но о том, как именно летит орел, в них не было ни слова. А выглядело это величественно и странно.
Он будто перемещался по одному из небывалых маршрутов, нарисованных монахом Эшером: подбрасывая себя взмахами крыльев, взбирался по невидимой лестнице, потом, оседлав восходящий поток, начинал плавный подъем по спирали – но каким-то образом высшая ее точка оказывалась нижней ступенью уже пройденной перед этим лестницы, и все повторялось опять.