Железная дорога
Шрифт:
Я удивлённо смотрела на Виктора:
— Но мы же такие разные. Сомневаюсь, что мы поймём друг друга.
— Что ж это в нас такого разного?
— Разные ожидания от жизни, разные оценочные системы, разные смыслы одних и тех же слов и событий. Всё разное.
— Люди всегда могут понять друг друга, если захотят. Имеют значение лишь простые вещи: доброта, любовь, забота, тепло, а остальное — мишура.
Я внимательно рассматривала человека, захотевшего стать моим Четвёртым. Он был, что называется, грубо скроен, да крепко сшит. Пожалуй, этот сорокалетний мужчина не был лишён своеобразного грубоватого обаяния. Крупная голова, мощный торс, коротковатые крепкие
Вскоре Виктор переехал к нам, но на моих условиях: в течение года мы никак не оформляем наши отношения, и, коль скоро кто-то из нас решит оборвать их, другой относится к этому с пониманием. Чтобы не вносить дополнительных составляющих, я предложила не формировать пока общего бюджета.
Четвёртый вёл себя в доме как полная противоположность ЧеЗээМу: не я, а дети стали для него центром притяжения, он часами мог играть с ними, сам при этом веселясь и радуясь как дитя. Меня неприятно поражало то, что ни Алёшка, ни Лизочка не испытывают особенных чувств к Виктору, не привязываются к нему. Они всегда легко отзывались на доброе отношение, радовались, когда в доме появлялись Володя или Филя, визжали от восторга, когда приходила Филина жена Марина или приезжала из своего города Саша. Тем не менее дети равнодушно относились и к появлениям по вечерам Четвёртого, и к его отсутствию, если он отъезжал на несколько дней по делам. Даже совместные игры с Виктором со временем всё меньше привлекали детей; Алёшка, тот просто стал уклоняться от общения с ним. Я стала догадываться о причине прохладцы детей к Виктору: есть что-то неестественное, пугающее даже, когда здоровенный дядька не играет в ребёнка, а на самом деле является им.
Перед сном Четвёртый любил распить бутылочку-другую пивка, зависая перед телевизором, установленном на спортивную программу, или наслаждаясь репертуаром радио «Шансон» Был и худший вариант — он принимался философствовать. Всё, что Виктор говорил, было неинтересно. Он был неугомонным изобретателем велосипедов и открывателем америк там, где были одни общие места. Он не вёл со мной бесед, не спорил — он объяснял. Был и положительный момент в этом просветительстве: от скуки, моментально сводящей скулы, я принималась за домашние дела, напрочь отключаясь от нескончаемых напористых речей Виктора. Таким образом, благодаря Четвёртому я перемыла и перечистила кучу того, что без его лекций ещё долго дожидалось бы своей очереди.
Когда приходили мои друзья, ситуация с философическим бой-френдом переставала быть забавной. Безапелляционность Четвёртого в этих случаях резко возрастала, любой общий разговор обрывался его неуместным и плоским резюме.
Только в постели Виктор терял упёртую самонадеянность, там он был застенчив, неловок и растерян, как мальчуган. Вначале это казалось мне трогательным, потом пришло насмешливое: с детским-садом-штанами-на-лямках пора завязывать. Мне вполне хватало двоих детей, третий был уже перебором, к тому же, я всё острее ощущала, что в моих интимных отношениях с великовозрастным дитятей заключалось что-то противоестественное.
Наблюдая, как непосредственно, по-детски радуется Виктор, общаясь с моими ребятишками, трудно было собраться на решающий разговор.
Не знаю, сколько
— А как ты хочешь, чтобы я тебя называл? Сожительницей? Любовницей? Я считаю тебя своей женой, а кем ты меня считаешь, твоё дело
В один прекрасный день он заявил, что мы приглашены на какой-то пафосный банкет. Я уже отвыкла от светской жизни, да и общество Виктора не вдохновляло меня на то, чтобы завести некую внутреннюю пружину, превращающую меня из просто женщины в прекрасную спутницу. Вот Ди, тот всегда вдохновлял, и, чувствуя на себе его счастливые взгляды, я не скучала на самых длинных светских мероприятиях.
Сославшись на перегрузку в последние дни, я отказалась идти на банкет с Виктором.
— Всех с жёнами пригласили. Про тебя особо говорилось, что моя жена должна быть обязательно.
— Я не жена тебе, Виктор. Ты, что, забыл наш уговор — про год на раздумья?
— Ты намекаешь, что можешь передумать и отобрать у меня детей? Да как же мне теперь жить, если я об этом буду каждый день думать?
Четвёртый как-то неправильно ставил вопросы.
— Ты ничего не путаешь, Витёк? Это мои дети. Вы подружились, и, разумеется, сможете общаться в том режиме, что мы все вместе подберём.
— Так ты уже всё решила?!
— Да, пожалуй. Вот видишь: ты к моим детям всей душой прикипел, а ведь ещё и полгода не прошло. Даже наш разрыв трактуешь как отобрание их у тебя. В таком случае тянуть нет смысла — со временем ты ещё болезненнее воспримешь разлуку с моими детьми.
Лицо Виктора выражало всю гамму переживаний обиженного ребёнка:
— Женечка, за что, почему? Что не так?
— Всё так, Витя. Ты ни в чём не виноват. Ты хороший, очень хороший, но, понимаешь, мне с тобой скучно.
— Скучно — это твои проблемы. — Он вздохнул с облегчением. — Я не виноват, что ты не умеешь радоваться. Мне вот, например, не бывает скучно.
Он торопился свернуть тему и уже собирался щёлкнуть пультом от телевизора, но я решила довести разговор до конца:
— Я умею радоваться, но не с тобой, Витя. Мне не вообще скучно, а с тобой. И не просто, а смертельно скучно. Ничего у нас с тобой не получится. Не сердись.
— А, ну, да, высшее образование. Как это я со свиным рылом, да в калашный ряд?
Передо мной в одну секунду появился не обиженный ребёнок, а разозлённый мужик, играющий желваками. Бедняга Витёк! Кто бы сомневался, что из-за этой самой графы — «образование» — он и топорщился всё это время, изо всех сил демонстрируя интеллектуальное превосходство над всеми нами, без толку протиравших по пять лет штаны в институтских аудиториях.
Набраться бы мне терпения, и через каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет, он перестал бы считать меня виноватой в том, что в ящике моего стола лежит диплом. Но мне не хотелось набираться терпения, мне ничего не хотелось делать с Четвёртым.
— Не в образовании дело. — Я щадила самолюбие Виктора. На самом деле я не сомневалась в том, что хорошее образование организовывает мышление, придаёт ему вектор, не даёт мысли непродуктивно растекаться по древу. — Тут другое. Я тебя предупреждала в самом начале: мы разные.
— Ну, да, попользовалась, а потом вспомнила, что я по культурному уровню тебе не подхожу. — Четвертый сжал кулачищи.
— Попользовалась? И чем же это я попользовалась? Попользовалась! — От возмущения я не находила слов.