Железная команда
Шрифт:
Полуторка затормозила перед стадом. Но еще до того, как взвизгнули тормоза, из кабины выскочил председатель колхоза, бледный до синевы, будто утопленник. Он бежал, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах, словно пьяный. Щекастое лицо его тряслось. Буйные буденновские усы растрепались. Взгляд беспокойно шарил по стаду, как бы желая убедиться, весь ли скот цел.
Матвейка подумал, что Фома Савельевич узнал про удравших подпасков и боится, как бы пастух, оставшись один, не растерял збродливых нетелей.
— Все целы! — крикнул
Из машины показался еще один человек. Он вылезал задом, таща винтовку и армейский подсумок на ремне. Матвейка узнал обшитые кожей штаны участкового милиционера Горохова, а затем и его фуражку. Сколько он ни видел его раньше — зимой ли, летом — участковый всегда был в одних и тех же обшитых сзади кожей галифе и в форменной фуражке. Когда Матвейка был поменьше, ему даже казалось, что голова и фуражка милиционера составляют одно целое. Сейчас фуражка участкового сбилась на затылок, обнажив реденький мокрый чубчик, похожий на горстку недозрелых просяных метелок.
— Давай, товарищ Замятин! — милиционер сунул в руки председателя винтовку, а сам вынул наган из кобуры.
Не глядя друг другу в глаза, они о чем-то перебросились словами и только потом заметили пастуха, выбежавшего наперед стада.
— Отойди! — сердито крикнул ему председатель, дрожащими руками дергая рукоятку винтовочного затвора.
Матвейка недоуменно смотрел на мужчин, идущих к нему с оружием на изготовку. У него даже рот приоткрылся: в кого они собираются стрелять?
— Тебе говорят! — участковый нетерпеливо махнул наганом в сторону, как бы отгоняя пастуха от стада.
Матвейка оглянулся: не прячется ли кто-нибудь сзади, между коровами. Нет, в середине стада ходил Бова, который не потерпел бы чужого. Все еще не понимая, что собираются делать мужчины, пастух отшагнул в сторону, куда ему указывали.
Тогда участковый милиционер, товарищ Горохов, поднял наган и выстрелил в ближайшую корову. То была Березка, первотелок. Она как-то странно скакнула вспять и зашаталась, перебирая копытами. Стадо колыхнулось, середина подалась назад.
Грянул второй выстрел. Это сам председатель колхоза Замятин выпалил из винтовки в Ласточку, чистопородную холмогорку. Ласточка рухнула, словно ей одним махом подрубили ноги.
Милиционер еще раз выстрелил. Раздался чей-то короткий жалобный стон. Коровы отхлынули, только Бова не сдвинулся с места, угрожающе пригнув рога; раздался могучий глухой, как из-под земли, рев, похожий на рычание льва.
— В голову! В голову бей! — крикнул председатель, клацая затвором.
Тогда Матвейка опомнился.
— Не стреляйте! Что вы?! — кинулся он наперерез, между быком и мужчинами.
Председатель успел выстрелить. Бову передернуло. Рев перешел в тяжелый хрип. Милиционер схватил Матвейку за ворот куртки:
— Куда прешь?.. Немцы прорвались!
— Дяденька, не надо! Дяденька, не стреляй! — кричал Матвейка, не слушая и не понимая уговоров. Он упал на колени, продолжая умолять отчаянным голосом, чтобы не убивали Бову.
Милиционер жесткой рукой толкнул его и выпалил несколько раз подряд. Выстрелы отдавались в голове пастуха, точно оглушительные пощечины, — с болью, со звоном, с красными искорками в глазах.
Передние ноги быка подломились; сначала один рог ткнулся в землю, затем все грузное тело с храпом осело на траву.
Вершилось страшное, непоправимое, что нельзя было вообразить всего минуту назад. Матвейка кинулся к председателю колхоза.
— Не надо! Не надо!.. — исступленно повторял он, хватаясь за винтовку. Конец ствола жег ладонь, но пастух только сильнее сжимал дуло, пригибая книзу.
— Да пойми ж ты, — каким-то жалобным, бабьим голосом заговорил Фома Савельевич, — поздно! Не угнать!.. Думаешь, мне не жалко? Сил на них сколько положено…
Все у него тряслось и дергалось: руки, усы, щеки, даже складка на давно не бритом подбородке.
— Не стреляй! Не надо! Не надо!..
Серые глаза пастуха блестели диковатым, шалым огнем. От этого взгляда руки председателя как будто ослабли. Он вдруг уронил приклад, яростно ударил себя кулаком по лицу и закрутил головой, не отнимая кулака ото лба.
— Ты что психуешь? — зло окликнул его милиционер.
— Где вы раньше были с приказом? — простонал Фома Савельевич. — Где? Я сколько дней добивался!..
Он вновь схватил винтовку, отшвырнул от себя Матвейку и, почти не целясь, начал хлестать по разбегавшемуся скоту.
Пастух как упал от толчка Фомы Савельевича на шею быка, так и лежал, не поднимая головы. Упал он не потому, что не в силах был удержаться на ногах, а оттого, что не мог остановить убийство. По шее быка волнами пробегала крупная дрожь. Она как бы передавалась Матвейке, — у него начали неодержимо лязгать зубы.
Последний раз он плакал лет пять назад, когда батя протыкал ему сапожным шилом большой нарыв на пятке. Сейчас сердце заходилось от такой же огромной нарывной боли; теперь к боли примешивалось еще что-то, отчего хотелось не только кричать, но и кусаться.
Матвейка не слышал, что творилось вокруг. Давясь криком и слезами, он обхватил голову, чтобы ничего не видеть и не слышать. Жесткая бычья шерсть лезла в рот, скрипела на зубах, а он почти с наслаждением ощущал этот скрип. Он бы сейчас, кажется, камни грыз…
…Сначала толкнули ногу, лотом дернули за плечо. Матвейка, вздрагивая, поднял голову, глянул мутными от горя глазами. Над ним склонился мужчина в командирской плащ-палатке на плечах. На груди военного висел автомат. Матвейка никогда раньше не видел автоматов, только слышал о них, но теперь сразу догадался, что это коротенькое, некрасивое ружьецо, казавшееся почти игрушечным, и есть автомат.