Железная леди
Шрифт:
Вездесущие батоны французского белого хлеба торчали над головами прохожих, как зонтики. Тот, у кого не было с собой хлеба – или бутылки вина, – тащил под мышкой холст. Редкий мужчина (язык не поворачивается назвать их «джентльменами») носил шляпу. Вероятно, нестриженая неопрятная шевелюра местных кавалеров как раз и объяснялась отсутствием головных уборов.
– Здесь! – звучно скомандовала Ирен нашему кучеру, указывая, где остановиться. Она обвела взглядом убогие окрестности, будто генерал, оглядывающий удачно расположенное поле сражения. – Отсюда мы пойдем пешком и позже встретимся на этой площади.
Кучер остановил наш
Тем временем я заметила, что окружающий пейзаж стал немного лучше. Выше нас лениво крутили крыльями под бризом мельницы, на зеленых пастбищах паслись коровы. В каком-то смысле Монмартр по-прежнему оставался живописной деревней, какой всегда и был.
Ирен тоже обратила внимание на пасторальность сцены:
– Жаль, у нас нет времени на пикник. Идем, мы должны обследовать окрестности.
Я с облегчением обнаружила, что в гуляющей толпе попадаются жены лавочников и даже представители французской аристократии, чье изящество в одежде и манерах контрастировало с вульгарностью простого люда вокруг нас. Ирен взяла меня за руку – не могу сказать точно, для своей или для моей защиты.
– Видишь, Нелл, – проговорила она, наклонясь поближе, как будто доверяя свой девичий секрет, – твой мистер Стенхоуп был бы здесь совсем незаметен.
– Действительно. – Я не стала доставлять ей удовольствие и протестовать против слова «твой».
– Но это еще что, – продолжала Ирен, – по сравнению с вечерним временем, когда квартал наполняется любителями веселья, в кафе зажигаются огни, а танцовщицы канкана разминаются перед выступлением.
Я взглянула на темные фасады кафе.
– А этот канкан действительно такой скандальный, как о нем говорят?
– Все зависит от того, кто говорит. Однако я бы сказала, – Ирен снова доверительно наклонилась ко мне, – что женщины, наряженные в юбки с такими пышными оборками, вряд ли успевают управляться с этим барахлом и в то же время быть скандальными.
– Но они же демонстрируют панталоны, – фыркнула я.
– И к тому же не слишком чистые, как я слышала. Странно, что самая знаменитая исполнительница канкана – прачка [30] .
– Прачка! Откуда тебе известны такие подробности, Ирен?
30
Речь идет о танцовщице Ла Гулю (наст. имя Луиза Вебер, 1866–1929), которая в юности работала прачкой.
Она пожала плечами в подозрительно похожей на галльскую манере и остановилась, чтобы раскрыть зонтик от солнца:
– Я лишь слушаю, что говорят вокруг.
– Хм. – Мне было известно, что Ирен предпочитает собирать слухи лично, пусть и не всегда в собственном обличье. – Я буду весьма разочарована, если узнаю, что ты посещаешь эти непристойные кабаре.
– Значит, я очень постараюсь тебя не разочаровать, – пообещала подруга.
Оставалось гадать: то ли она имеет в виду, что будет избегать подобных мест, то ли постарается не рассказывать мне об их посещении. С Ирен никогда не знаешь наверняка. Для меня правда была очевидной и цельной, как глыба льда; Ирен воспринимала правду как ледяные осколки: все менялось в зависимости от того, на какой кусочек обратить внимание.
– Давай-ка осмотрим работы художников с Монмартра, – предложила Ирен, указывая кончиком зонта в сторону обшарпанного кафе, внутренние стены которого были обклеены рваными плакатами.
Под изодранными красными навесами кафе сидели мужчины еще более потрепанного вида в окружении блокнотов для эскизов и холстов. Они привлекали меня не больше всего района в целом.
– Зачем?
– Потому что у художников острый глаз. Пока будем рассматривать наброски, можно расспросить авторов. Уверена, турецкие штаны Квентина, если не все остальное, стоят того, чтобы их заметить.
Я посмотрела на человека в мешковатых брюках, который волочил ноги по булыжной мостовой:
– Сомневаюсь в этом; здесь хватает подобных клоунов.
– Но надо же с чего-то начать. Выше нос, дорогая Нелл. Я стараюсь рассуждать логично.
– Я вижу очень мало логики в столь грубых мазках. Должно быть, эти люди сумасшедшие. На их картинах вообще не разберешь, где что, – проворчала я, когда мы подошли к столикам.
Дурной вкус местных художников был очевиден. Пальцы у них были перепачканы маслом, пастелью, акварелью и углем. Многие рисовали прохожих, которые присаживались рядом с их малоаппетитными творениями, среди которых попадались вульгарные изображения молодых женщин с задранными кверху ногами в черных чулках, торчащими из пенистых облаков юбок. Трудно сказать, действительно ли предметы туалета танцовщиц были грязными, или сказывалось плохое освещение тусклым газовым светом кабаре. Если честно, я очень сомневалась, что человеческое тело в состоянии принять такую эксцентричную позу.
– Их навыки в изображении анатомии достойны жалости, – шепнула я Ирен, пока мы прохаживались мимо братства художников, увлеченно рисующих одинаково неприглядные объекты. – Смотри! Ноги этой сидящей бедняжки идут в противоположных направлениях – такая поза не только не подобает леди, но и является абсолютно неправдоподобной.
– Она называется «шпагат», Нелл, и это одно из самых изумительных достижений, подвластных настоящей танцовщице. Мне и самой приходилось занимать довольно неудобные – и совсем не подходящие для леди – позиции во время моей исполнительской карьеры, хотя я далеко не танцовщица. Разве ты никогда не смотрела балет?
– Мой отец не одобрял театрализованные пантомимы.
– Тогда тебе непременно нужно увидеть одну из них, – объявила Ирен, беспечно отбрасывая пожелания моего покойного отца. – Парижский балет уже не тот, что был раньше, – первенство в этой области перешло к Санкт-Петербургу, – но остались еще маленькие искры таланта. Мы сходим на балет в новую Парижскую оперу, как только решим загадку исчезновения мистера Стенхоупа.
– Я предпочла бы вовсе его не искать, Ирен! Раз он захотел уйти, значит, у него была причина.