Железная маска
Шрифт:
— Возможно, монсеньор. Предупреждаю вас, граф де Марли может все — ему дано прощать и казнить…
— Вы говорите это затем, чтобы я засвидетельствовал ему своё нижайшее почтение и быстрее собственной тени исполнял его приказания?
— Делайте, что сочтете нужным, монсеньор, но помните: я вас предупреждал.
Разозленный и немного напуганный строптивостью узника губернатор удалился, бормоча себе под нос:
— К счастью, я буду присутствовать при их встрече и не позволю ему наболтать лишнего.
Час спустя Сен-Map и граф де Марли уже стояли у двери камеры.
— Господин губернатор, — сказал гость, — запомните, что никто, в том числе и вы сами, не должен находиться поблизости и слышать, о чем мы станем говорить с этим человеком. А посему удалитесь прежде, чем я постучу в дверь. И помните, ослушаться меня опасно…
Сен-Map поклонился. Он дрожал при одной мысли о том, как заключенный может принять графа. Если же они договорятся… то ему не сносить головы за жестокое обращение с братом короля. Тем не менее он был вынужден удалиться.
Граф вошел в камеру и оказался лицом к лицу со своим поверженным противником.
Встреча взволновала его даже больше, чем узника. Увидев перед собой страшную железную маску, он даже почувствовал некоторые угрызения совести.
— Здравствуйте, господин граф, — приветствовал его монсеньор Людовик, делая шаг вперед. — Посещать заключенных — это акт милосердия.
— У политики суровые законы… — ответил вошедший. — Но расскажи мне о себе, может быть, мне удастся сделать твою судьбы более… сносной.
— Я достоин жалости, не правда ли? Благодарю тебя, граф, хотя ты немного и опоздал с проявлением чувств. Рассказать о себе? А разве непонятно, как должен страдать изгнанник, чье проклятое лицо скрыто под железной маской?
— Успокойся, прошу тебя.
— Успокоиться, говоришь? Ты пришел, чтобы послушать меня, и ты меня услышишь! А раз уж я не могу показать тебе свое лицо, то покажу душу, в которой год за годом копились горечь и жажда мести.
— Если ты не угомонишься, я позову стражу.
— Не позовешь. А если попробуешь, один из нас не выйдет отсюда живым.
С этими словами монсеньор Людовик встал между графом и дверью.
— Ты боишься моего лица, — продолжал узник. — Оно преследует тебя в ночных кошмарах, и лучшее тому доказательство — твой приход. Ведь ты пришел проверить: не изменили ли меня мои страдания настолько, что мы уже не похожи? И не вздумай спорить, я все равно не поверю в твое запоздалое раскаяние.
— Чего же ты хочешь?
— И ты еще спрашиваешь? Хочу получить полный отчет о твоих мерзостях, преследованиях и убийствах. Трупы тех, кто, любя меня, погиб, окружают тебя и взывают о мщении. Ах, господин граф де Марли, титул короля Франции, видимо, слишком дорог вам, что вы не осмеливаетесь пользоваться им в моем присутствии! С твоей стороны было крайне неблагоразумно явиться к человеку, которого ты лишил всего и довел до отчаяния… потому что вот этими самыми руками, что ты связал несколько лет назад, вырвав из них шпагу, я задушу тебя, как бешеного зверя, лжекороль Франции!
И, вытянув руки, монсеньор Людовик приготовился броситься на своего противника, который слушал его, еле сдерживая закипавшую ярость. После гневных слов узника он воскликнул:
— Ты прав, проклятый! Один из нас лишний на земле. Что ж, иди сюда, я вырежу тебе сердце моим кинжалом.
— Трус! — вскричал монсеньор Людовик. — Ты считаешь себя сильнее, потому что вооружен, но за меня Бог и моя мать!
Юноша набросился на Людовика XIV, схватил его за горло и за руку, сжимавшую кинжал, и между ними завязалась ожесточенная борьба. Плотно обхватив друг друга, задыхаясь, но не издав ни звука, они упали на ковер. Король защищался с отчаянной яростью, понимая, что в случае неудачи пощады не будет; ценой нечеловеческого усилия ему удалось вырваться и подмять под себя противника.
Монсеньор Людовик быстро слабел, ему не хватало воздуха, железная маска не позволяла следить за всеми движениями короля; сказывались и годы заключения, подорвавшие его былую силу, тогда как Людовик XIV, с детства привыкший к физическим упражнениям, явно обладал большей гибкостью и лучшей реакцией.
Чувствуя себя побежденным, монсеньор Людовик с ужасом смотрел на занесенное над ним лезвие кинжала, пытаясь выскользнуть из-под колена, которым король наступил ему на грудь. Видя беспомощность противника, Людовик XIV издевательски усмехнулся и сказал:
— Ну же, зови на помощь Бога и свою мать! Молись, собака, ибо пришел твой смертный час.
— Эй, сударь, вы что, куда-то торопитесь? — вдруг раздался сзади чей-то насмешливый голос. — Сперва дайте человеку отдышаться, а уж потом предлагайте помолиться.
В тот же миг две сильные руки легли на спину Людовика XIV, вырвали у него кинжал и, как король ни сопротивлялся, два раза сильно ударили его головой о пол.
Несколько часов спустя после ухода Сен-Мара и Мистуфлэ, несшего труп Сюзанны, Фариболь, видя, что его друг не возвращается, почувствовал некоторое беспокойство. Вместе с Онесимо они спустились в зал воронок и уселись в темном углу. Время шло, и их тревога росла. Фариболь тихо чертыхался, Онесимо хранил гробовое молчание. Наконец Фариболь, стукнув себя кулаком по колену, воскликнул:
— Гром и молния! Мистуфлэ не возвращается, и боюсь, что мы попали в мышеловку.
— Как, учитель, вы полагаете…
— …Что наш план раскрыт, что смерть мадемуазель Сюзанны была лишь прелюдией к гибели шевалье де ла Бара и Ивонны, что Мистуфлэ пытался их спасти и…
— О Боже!
— И что мы в западне, — с яростью закончил Фариболь.
— Проклятие! — вскричал Онесимо и разразился таким потоком отборной брани, что Фариболь аж подскочил на месте.