Железная звезда

Под железной звездой, пылающей на небе цвета сырого мяса, верные, но измотанные Призраки Танит продвигались вперёд к…

Проклятье! Как же это место называлось-то? Он на секунду задумался. Что-то-какой-то мост. Он был уверен, что ещё вспомнит название. Огляделся в поисках карты, но не нашёл её — снова заболели глаза.

Короче, мост. Ещё один мост. Ещё один фесаный объект. Конкретно этот стоял на западной вершине ээ… какого-то там плато, на планете под названием…

По правде говоря, ему — точно по фесу. Просто ещё один мир, ещё одна битва.

Призраков это тоже не заботило. Они просто двигались вперёд — верные, но измотанные, столь же измотанные сколь и верные.

Без сомнения, они устали. Тащились по грязи под небом из сырого мяса, головы поникли, а сердца и того ниже, знамёна безвольно пали, как и их боевой дух; умирали они такими же одинокими, как и жили.

Вдали за болотом чтобы посмотреть на них, собрались чёрные фигуры.

Во время затяжных крестовых походов полки Гвардии могли оставаться на линии фронта без смены по многу лет. Можно было потерять несколько месяцев, просто перебрасывая войска на транспортном корабле от одного мира, где шли боевые действия, к следующему, настолько был огромен Империум.

С тех пор как родной мир Призраков Танит сгорел в жаркой вспышке рассеянного света, их на протяжении нескольких десятилетий беспрерывно держали на линии фронта.

В последнее время он постоянно подавал прошения о том, чтобы полк был снят с передовой. Настаивал на этом всё чаще. Почти в каждом его рапорте верховному командованию встречалась фраза «верны, но измотаны». Поздно ночью в палатке или в провонявшем грязью блиндаже, или под полуденным зноем на обочине во время привала он тщательно подбирал тон своих прошений. Если Вам будет угодно, сэры… Государи мои, молю о содействии в этом небольшом деле… Призраки не были трусами, просто их слишком уж долго бросали на амбразуры. Они мечтали, чтобы, их сменили, дали передохнуть. Они просто устали.

Он видел, что и сам устал.

Лицо вытянулось и похудело ещё больше чем прежде. Ходил он теперь, тяжело хромая. Во время помывки, в те редкие, бесценные минуты, когда вода всё же прокачивалась через душевой блок их укреплённого лагеря, он стоял под тоненькой ржавой струйкой, и, отскребая грязь и вшей со своих конечностей, вдруг понимал, что смотрит на тело, иссечённое таким большим количеством следов от застарелых ран, что не может вспомнить, откуда те взялись. Эта? Где он её получил? На Фортис Бинари? А эта старая рваная вмятина? Где же его угораздило? На Монтаксе? На Аэкс Кардинал? В Вервун-улье?

Но казалось, это уже неважно. Теперь часто приходилось поднапрячься, просто чтобы вспомнить, где он побывал.

«Мы всё ещё на этой… э… хреновине?» — бреясь, спросил он своего адъютанта тем утром.

Адъютант, чьё имя, как он был уверен, он точно знал, нахмурился, обдумывая вопрос.

«Хреновина? Аа… да. Кажется так, сэр».

Названия городов, континентов, миров не имели больше никакого значения. Просто очередное место, куда нужно было попасть, и затем, сделав дело, убраться. Он перестал обращать внимание на имена. Сосредоточился на работе; измотанный, но верный, верный, но измотанный.

Иногда бывал так вымотан, что не мог вспомнить даже собственного имени.

Он окунул свою старую опасную бритву в побитую чашку, смывая остатки пены и сбритой щетины. Взглянул на себя в треснувшее зеркальце. Казалось, что у отражения и лица-то не было вовсе, но он всё равно узнал его.

Ибрам Гаунт. Точно, Ибрам Гаунт.

Ну конечно.

У него болели глаза. Они мучили комиссара всю ночь, пока он трудился при свете лампы над очередным прошением, и весь день, прошедший в радиоактивном сиянии железной звезды. Глаза терзали Гаунта, когда он смотрел вдаль, через болото, на чёрные фигуры, приходящие разглядывать Призраков.

Железная звезда — уродливая штуковина — подрагивала в вышине, словно остывающий слиток, вынутый из плавильной печи.

Небо покрывали чёрно-красные пятна, казалось, что на нем подвешены кровоточащие куски мяса. От пульсаций звезды у комиссара болела голова и слезились глаза; иногда, промокнув влагу с лица, он замечал, что кончики пальцев покрыты красным.

Возвращался разведчик, бегом преодолевая размокшую трассу — слой жидкой грязи делал дорогу непроходимой для колесной техники. Танитцы по голень увязали в липкой мерзости. Странно, что при этом ни разу не было дождя — ни капельки не упало с тех самых пор, как они высадились на Кому-не-по-фесу-вообще.

Никому, кого Гаунт мог бы вспомнить, во всяком случае.

В грязи скрывались разные штуковины. Начав разравнивать площадку или рыть траншеи, можно было невзначай стукнуть лопатой о верх башни утонувшего в болоте танка или раскопать тела мертвецов, бледных и безглазых.

— Здесь столько грязи, — произнес комиссар, глядя на приближающегося разведчика. — Столько грязи и ни капли дождя. Почему так?

— Ты что, не знаешь, где мы, Ибрам? — спросила медик Курт.

— Нет, — улыбнулся он. — Какое жуткое признание из уст командующего офицера, правда?

Ана — худенькая, но весьма привлекательная женщина — усмехнулась в ответ.

— Учитывая обстоятельства, я извиняю твою оплошность, Ибрам.

— Отлично.

— Итак, где же мы? — добавил Гаунт. — Напомнишь?

Наклонившись, Ана прошептала ему на ухо.

Вернулся разведчик, бегом преодолев размокшую трассу. Им оказался Лейр. Нет, Бонин. Хотя нет, всё-таки Лейр.

— Десять боевых единиц, — доложил он. — Окопались за той группой деревьев слева от моста.

— Что ж, мы должны переправиться на тот берег, — сказал комиссар.

— Конечно же! — поддержала его медик Курт.

— Сейчас, честно говоря, совсем не время для врачебной консультации, — заметил Гаунт.

— Простите, — почтительно поклонилась Ана и отступила в сторону, позволяя нескольким старшим офицерам подойти к Ибраму.

— Мост жизненно важен, — заявил майор Баскевиль.

— Согласен, — кивнул Бан Даур.

— Вне всяких сомнений, — поддакнули два других капитана, Аркуда и Обель.