Железные паруса
Шрифт:
Не замочив ног, они перешли речку Кала-рас под сенью густых зарослей ежевики, земляничного дерева и фисташки, и стали спускаться на «ленивый» пляж. По крайней мере, Он так его называл, потому что когда-то бывал здесь и хорошо знал эти места. Правда, с тех пор многое изменилось: гряды холмов покрылись виноградниками, в ложбинах рос ковыль, но главное — появилась река. Хотя лично Он не называл бы так громко узкие, блестящие струи в каньоне меж валунов, ниспадающие в бухту крохотным водопадом. Во время дождя можно было представить себе нечто грандиозное. Но дождей в западном
У самой воды камень был колкий, словно усыпанный шипами. Расстояние в два шага Он ковылял целую вечность. Но вода оказалась бодрящей. Он сразу же нырнул, радуясь свободе движений. Желтый ракушечник на глубине сиял, подобно золотым россыпям. Снизу Африканец выглядел, как бревно с ножками. Хвост служил ему рулем. Он плавал кругами.
Ему было интересно, что с тех пор изменилось, но те же зеленые губаны дружно щипали водоросли и тот же каменный краб скользнул в расщелину.
Когда Он вынырнул, Африканец радостно облапал его, оставил на плечах следы когтей. Он еле отбился и выбрался на берег. Там его уже ждали. Где-то наверху, среди скал, мелькнули встревоженные глаза Нимфы.
Филин с испачканными то ли цементом, то ли мелом локтями и незнакомый «аршин» сидели в узкой тени скал. «Аршин» был с рыжей бородой и родинкой на носу, один из тех, кого они с Молли встретили в Санкт-Петербургской потерне. Его звали Амвросием. Он обратился неожиданно доверительным тоном:
— Наслышан, наслышан… — И крепко пожал руку.
Даже в утренней прохладе он чувствовал себя явно не в своей тарелке:
— Извините, — показал на солнце и охладился двумя глотками жидкого кислорода. — Даже не предлагаю…
Он только развел руками, поглядывая наверх и невольно ища Нимфу. Он уже привык к повадкам «аршинов». Были они сухопарыми, медлительными, со ступнями размером с ласту, и всюду с собой таскали сосуды с охлаждающей жидкостью.
Со стороны форта ветер доносил крики строителей — под скрип талей тянули железобетонную балку. Гудел роллер.
Он прихватил майку и джинсы. Филин, упираясь в склон крепкими, бугристыми ногами, повел их в самое прохладное место — «гостиную», как называли нишу в соседней бухте, куда выходили два грота — один короткий, как переулок, другой узкий — «мышиный», на треть затапливаемый набегающими волнами, и даже в самый жаркий день здесь легко можно было подхватить насморк.
Они поднялись по лощине. Ее мальчишеская фигура в белом теперь мелькнула за раскидистыми деревьями. С одной стороны открылся маяк, с другой — черная, как подвал, «Чуча» — пещера, пробитая сквозь мыс. Разочарованный Африканец трусил рядом. Его не привлекали даже ящерицы. Капли воды в черной шерсти переливались, как бриллианты. Спустились по лестнице к морю. Здесь среди скал застыли окаменевшие вентрикулиты, уравнивая всех перед небом и временем. На всю дорогу им понадобилось столько времени, сколько человек тратит на обед. Но Амвросий
— Могу жить только во льдах, — признался он, открывая сосуд с жидким кислородом. — К тому же давление слишком высокое. Но я не жалуюсь… — И улыбнулся.
Он сел спиной к солнцу, чтобы лицо оставалось в тени, и вдруг подумал, что тот, Он-второй, если существует, тоже должен знать о существовании Его-первого, и наверняка избегает встречи. Рыжая Таня, посланная Нимфой, принесла ковш с ледяной водой и убежала, озорно блеснув глазами. Филин для острастки цыкнул во след. На противоположном мысу рыбаки тянули сеть — шла кефаль. В воздухе сновали стрекозы, а между камней — крабы. Волны бились о берег. Пахло преющими водорослями.
Амвросий отдышался. Завязал на носовом платке узлы по углам, водрузил на голову и полил себя водой. Вымученно улыбнулся.
— Трудно себе представить, что когда-то мы легко переносили любой климат…
Филин философски заметил:
— Это не Питер, но кому нужен второй Питер?
Вопрос повис в воздухе. За три дня он не проронил и двух слов, даже когда обнаружил странного человека с собакой, и только нехорошо поглядывал маслянистыми глазами. А Он осторожно пожал плечами и почувствовал, как болит кожа на них. Кто виноват? Он был невольным свидетелем бегства человечества. С тех пор много воды утекло. Так много, что человечество, оказывается, чуть не отдало концы.
Амвросий откашлялся. Первые слова дались ему с трудом.
— Не буду скрывать, наше правительство заинтересовано в вас…
И Он подумал, что так они далеко не уйдут, потому что многоженство раз слышал подобные речи, последний раз не далее, как вчера, и толка от них не было никакого, ибо миром правил случай. Стоило ему в тот момент, когда Он нажимал на угол цисфинита, подумать о Луне, и Он оказался бы там, а не в окопах. Может быть, бегство человечества в иные миры тоже было случаем. Кто знает? Правда, это ничего не меняло. Не меняло мира. Его законов.
— Мы прогнозировали, что кто-то должен остаться. — Его болезненность была сродни привычке, от которой нельзя отделаться. — Кроме вас еще двое. Один — на Американском континенте, другой — в Африке. А вы здесь. Это большая удача. — И еще — никудышным он был дипломатом, этот «аршин», потому что был честен и волновался. — Я сейчас объясню. Все нации, из тех, что сохранились, возвращаются на свои территории. Границы прежние. Наша, западная, проходит по Неману. Южная — здесь. Европа фактически пуста. У нас появился шанс на возрождение.
Он пошевелил длинными, как у орангутанга пальцами, пытаясь убедить даже таким образом, и снова полил себя водой. Капли градом скатывались по щекам на впалую грудь.
— Это кризис человечества, — признался он со всей безнадежностью. — Правда, на этот раз ему не суждено погибнуть!
Наверное, он искренне ратовал за человечество. Но Он не дал ему ни единого шанса поверить в успех своей миссии. Не потому что не хотел этого, а потому что знал, что такое свобода и дорожил ею.