Железный Густав
Шрифт:
— Уматывает, отец!
— Ничего, таким-то аллюром и я за ним поспею! Но Хакендаль уже задыхался. И не только сердце, не только жара, главнее — волнение. Подумать только: шпион! Шоссе было уже совсем рядом, и на нем полно народу…
— Ничего, остановим велосипедиста, — утешал он сына. — Велосипедист его в два счета догонит…
На подходе к Франкфуртер-аллее субъект припустил вовсю. Однако, выйдя на людную улицу, он не бросился наутек, а остановил двух-трех прохожих и начал в чем-то
— Уж не его ли шайка? — предположил Малыш.
— А вот увидим, — просипел Хакендаль. Он побагровел от натуги и с трудом переводил дыхание.
Обступив беглеца, люди молча следили за их приближением.
— Они самые! — неожиданно громко объявил субъект, давеча прятавшийся в кустах.
Когда Хакендаль вышел на Франкфуртер-аллее, прохожие во главе с субъектом тесно окружили его с сыном и грозно на них уставились.
— Господа! — воскликнул Хакендаль. — Этот субъект…
— Послушайте, вы, — обратился к нему субъект, молодой человек геморроидального вида. — Что вы сейчас делали у железной дороги?
— Этот субъект, — продолжал Хакендаль, указывая пальцем, — прятался в кустах и что-то записывал, когда проходил воинский эшелон.
— Это я-то? — вскричал субъект. — Какое бесстыдство! Вот уж — с больной головы на здоровую! Да я своими ушами слышал, как ваш сопляк вагоны считал, вы, гнусный шпион, вы!
— Это вы шпион! — заорал Хакендаль, еще больше наливаясь кровью. — Мой парнишка видел, как вы что-то белое совали в карман!
— А вы… — взвизгнул субъект. — Кто прикидывался, будто рвет цветы? Похоже это на вас — цветы рвать! Да вы уже покраснели, как индюк, — от нечистой совести!
Остальные с недоумением слушали эти обвинения, становившиеся все более серьезными. В нерешимости глядели они на обоих противников и недоуменно переглядывались.
— А может, оба шпионы? — предположил кто-то. — Да только случайно не знают друг про друга?
— Зачем же вы сидели в кустах? — обратился к бледнолицему бородач солидного вида. — Это и в самом деле звучит подозрительно!
— Я удовлетворял естественную нужду, — с достоинством отвечал бледнолицый.
— Он что-то белое сунул в карман, — не успокаивался Хакендаль.
— Туалетную бумагу! — отпарировал бледнолицый. — Она у меня всегда с собой, на всякий случай.
И он вытащил ее и показал.
— А зачем, ваш парнишка считал вагоны? — осведомился солидный бородач. — Это в самом деле звучит подозрительно!
— Просто так! — отрезал Хакендаль. — Мальчишки всегда все считают.
— Это не объяснение, — решил бородач. — А нуте-ка, пошли, на Франкфуртер-аллее наверняка найдется шуцман.
— Я могу удостоверить свою личность, — заявил Хакендаль. — У меня тут все бумаги. — И он похлопал себя по карману. — Я отводил лошадей на осмотр. Я — Хакендаль, владелец извозчичьего двора.
— Нуте-ка поглядим! — И бородач просмотрел бумаги. — Порядок! Прошу прощения, господин Хакендаль!
— Ничего, ничего… А как же этот негодяй?
— Пожалуйста, и я могу предъявить документы. Я иду на освидетельствование. Разрешите представиться: учитель Крюгер!
Кое-кто рассмеялся, другие недовольно ворчали.
— Прошу прощенья и у вас, господин Крюгер! Так вы, значит, оба не шпионы? Подайте же друг другу руки…
— Господин Хакендаль, мне очень жаль…
— Господни Крюгер, вы только исполнили свой долг…
— Идемте вместе!
Так они и сделали — предовольные и в приподнятом настроении. Только Гейнц шагал на отшибе, насупившись: он не мог примириться с мыслью, что человек этот не шпион.
Когда Хакендаль с Малышом вернулись домой, их ждала записка, всего несколько слов: «Сегодня в два выступаем. С Ангальтского вокзала. Отто».
Мать с неожиданным проворством ковыляла взад и вперед. Она сама накрывала на стол, чего давно не делала, — лишь бы ускорить сборы. На кухне хозяйничала Эва.
Уже садились за стол, когда явился Эрих. Он все утро мотался из казармы в казарму, часами ждал приема и повсюду натыкался на отказ: «Мы уже набрали людей. Нас осаждают тысячи желающих. Приходите месяца через два-три, там видно будет».
— Вот и отлично. Успеешь сдать экзамены для ускоренного выпуска.
Но этого-то Эриху и не хотелось, он предпочел бы не возвращаться в школу. Недели, проведенные у адвоката, сильно его изменили — он считал себя взрослым. Ему уже казалось невозможным снова сесть за парту.
— Нет, нет, я от одного парня слышал — в Лихтерфельдском кадетском корпусе формируют запасной батальон. Наведаюсь туда завтра пораньше.
— Да не торопись же, Эрих! — возмолилась мать. — Через три месяца война поди кончится. Как бы еще с Отто чего не приключилось!
Фраза не сказать чтоб складная, но все поняли. Эрих запел бравурную песенку:
Что слезы льешь напрасно — И пуля не опасна.— О таких вещах, мать, и думать не моги! — сурово оборвал ее Хакендаль. — Солдату с такими мыслями негоже идти в сражение.
— Сегодня, часов в десять, караулю я у окна, — заныла мать, — гляжу, а вместо тридцати двух пять лошадей ведут, и Сивка так-то жалостно свесила голову— чуть не до самых колен. Тут мне в голову и ударило: если столько осталось от наших лошадей, что же останется от моего сыночка?