Железный король
Шрифт:
Эта сатира на дворцовые нравы сильно разгневала Филиппа Красивого, и он запретил показывать ее на сцене. Но три молоденькие принцессы презрели королевский приказ и втихомолку разыгрывали пьеску: они получали двойное удовольствие – и от самого представления, и от того, что оно под запретом.
Каждый раз они меняли текст, вставляли новые шутки, придумывали новые сценки, особенно когда на подмостки выходили марионетки, изображавшие их собственных супругов.
Когда на пороге появились король и Изабелла, принцессы смущенно потупились, как нашалившие школьницы.
Маргарита поспешно схватила небрежно брошенную на кресле накидку и набросила ее на свои точеные плечи и грудь, открытые чересчур декольтированным платьем. Бланка старалась привести в порядок свои кудряшки, которые растрепались от слишком усердного исполнения роли разгневанного дядюшки Валуа.
Жанна, которая лучше сестер умела владеть собой, заговорила первая:
– Мы уже кончили, государь, мы как раз кончили, государь, уверяю вас, вы не услышали бы ни одного слова, которое могло бы оскорбить ваш слух. Мы сейчас все уберем.
И, хлопнув в ладоши, она крикнула:
– Эй, Бомон, Комменж, кто там есть...
– Совершенно незачем звать ваших придворных дам, – коротко сказал король.
Он даже не взглянул на марионеток, он глядел на них, на трех своих невесток. Восемнадцать лет, двадцать с половиной, двадцать один год; все три – красавицы, каждая в своем роде. На его глазах росли и хорошели девчушки, которых в возрасте двенадцати-тринадцати лет привезли в Париж, чтобы выдать замуж за его сыновей. Но, по всей видимости, ума у них не прибавилось. До сих пор играют, как непослушные девчонки, какими-то марионетками. Неужели Изабелла сказала правду? Как могло столько женского лукавства гнездиться в этих существах, которых он до сих пор считал чуть ли не детьми? «Должно быть, – подумалось ему, – я ничего не понимаю в женщинах».
– Где ваши мужья? – спросил он.
– В фехтовальном зале, государь, – ответила Жанна.
– Как видите, я явился к вам не один, – продолжал король. – Вы часто жаловались, что ваша золовка вас не любит. И однако ж мне сообщили, что каждой из вас она преподнесла по прелестному подарку...
Изабелла заметила, как внезапно потух блеск оживления в глазах Маргариты и Бланки, будто кто-то задул свечу.
– Не угодно ли вам, – медленно произнес Филипп Красивый, – показать мне те кошели, которые вы получили из Англии.
Молчание, воспоследовавшее за этими словами, разделило мир на две неравные части: на одной его стороне находились Филипп Красивый, Изабелла, весь двор, бароны, оба королевства; а другая на глазах у всех становилась в эту минуту непереносимо страшным кошмаром, и там остались три молоденькие невестки Железного короля.
– Ну что же! – сказал король. – Что означает это молчание?
Он не спускал с них пристального взгляда своих огромных глаз, на которые никогда не опускались веки.
– Я оставила свой кошель в Париже, – нашлась наконец Жанна.
– И я тоже, и мы тоже, – подхватили в один голос Маргарита и Бланка.
Филипп Красивый медленно направился к двери, выходившей в коридор, и в напряженной тишине был слышен только скрип половиц под его тяжелыми шагами. Три молодые женщины, полумертвые от страха, следили за каждым его движением.
Никто даже не взглянул на Изабеллу. Она стояла немного в стороне, за камином, и, прислонившись к стене, прерывисто дышала.
Не оборачиваясь, король произнес:
– Раз вы оставили ваши кошели в Париже, мы попросим братьев д'Онэ съездить за ними и привезти немедля сюда.
Открыв дверь, король кликнул стража и велел ему тотчас же привести обоих конюших. Бланка не выдержала. Она бессильно опустилась на низенький табурет, лицо ее побледнело, сердце замерло, головка склонилась набок: казалось, она сейчас упадет без сознания. Жанна схватила сестру за плечи и с силой встряхнула, чтобы привести в чувство.
Смуглыми пальчиками Маргарита машинально крутила шею марионетки, изображающей Мариньи, которой она с таким увлечением играла всего пять минут назад.
Изабелла не тронулась с места. Она чувствовала на себе взгляд Маргариты и Жанны, – взгляд, исполненный жгучей ненависти к презренной предательнице, и вдруг ее охватила безмерная усталость. «Нет, нет, отступать поздно», – подумала она.
В комнату вошли братья д'Онэ, они вихрем примчались, они даже столкнулись в дверях, так как каждый непременно хотел войти первым и поскорее услужить королю, быть отмеченным королем.
По-прежнему стоя у стены, Изабелла протянула вперед руку и произнесла всего несколько слов:
– Эти рыцари, должно быть, угадали ваши мысли, батюшка, поскольку принесли мои кошели: посмотрите, они у них на поясе.
Филипп Красивый повернулся к своим невесткам:
– Не можете ли вы объяснить мне, каким образом к этим конюшим попали подарки, которые вам поднесла ваша золовка?
Никто не ответил.
Филипп д'Онэ удивленно взглянул на Изабеллу. Так смотрит побитая собака, не понимая, за что наказывает ее хозяин, потом медленно перевел глаза на старшего брата, как бы прося у него поддержки. Но Готье стоял с полуоткрытым от ужаса ртом.
– Стража! – крикнул король.
От звуков его голоса ледяная дрожь прошла по спинам всех присутствующих, и голос этот, ни на что не похожий, страшный голос, заполнил все закоулки замка и ночной мрак, притаившийся за окном. Вот уже ровно десять лет, со дня битвы при Мон-ан-Певель, когда Филипп IV скликал свои войска и сумел добыть победу, никто ни разу не слышал его крика, никто не мог даже представить мощь королевской глотки. Впрочем, он тут же перешел на обычный тон.
– Лучники! Позовите немедленно вашего капитана, – приказал он сбежавшейся страже.
По коридору раздался гулкий топот бросившихся на поиски капитана людей, и через минуту на пороге показался мессир Алэн де Парейль: он не успел надеть шлема и прилаживал на ходу свой меч.
– Мессир Алэн, – обратился к нему король, – арестуйте двух этих людей. В темницу их и в оковы. Им предстоит ответить перед моим судом за свое вероломство.
Филипп д'Онэ сделал было шаг вперед.
– Государь, – пробормотал он, – государь...