Железный поход. Том пятый. Дарго
Шрифт:
Шуайнат вывела из ворот скакуна имама. Сняла с ковра и вручила ему плеть.
…Во всех походах, во всех странствиях – в Дагестане, Чечне, в Петербурге, в Царском Селе13, в Калуге, на арабской земле – до самой смерти имама неразлучно с ним была его любимая жена Шуайнат».14
Между тем железный узел противоречий в трагичной судьбе великого горца все туже затягивался с каждым годом Кавказской войны.
Вот что гласит эта горская легенда:
«Восьмилетний заложник – сын Шамиля – вернулся в родной Дагестан уже двадцатичетырехлетним молодым человеком. Много сил, терпения, воли и хитрости понадобилось имаму, чтобы вернуть его. Многих русских военнопленных предлагал Шамиль Белому царю, но царь не соглашался на обмен. Юный горец был нужен императору в Петербурге. Грозясь лишить его жизни, царь убеждал Шамиля прекратить бессмысленную борьбу. Имам не поддавался угрозам. От имени сына, а может, и сам сын, кто знает… писали ему, что царь могуществен и нет никакой надежды победить его. Кавказ же истекает кровью, и дальнейшее сопротивление ничего, кроме вреда, горя и новых жертв, не принесет.
Упрямый и гордый имам ничему не верил.
К этим временам случилось так, что его храбрый наиб Хаджи-Мурат с несколькими мюридами вышел на сторону врага. Но в горах он оставил свою семью: мать, жену, сестру и сына. Понятное дело, все они, как тетеревиный выводок попадает в когти ястреба, оказались в руках Шамиля. «Если не вернешься, – писал Шамиль Хаджи-Мурату, – то сыну твоему Булычу отсеку голову, а мать, сестру и жену отдам воинам на позор».
Хаджи-Мурат со своей стороны искал путей выручить любимую семью и тем самым развязать себе руки в борьбе с жестоким имамом. Он говорил в те дни: «Я связан веревкой, а конец веревки у Шамиля. Покуда моя семья у него, я ничего не могу делать».15
Ни о каком выкупе не могло быть и речи. Когда Шамиль узнал, что бывший его наиб надеется выкупить семью, он сказал: «Вдобавок ко всему Хаджи-Мурат, видно, сошел с ума».
Но если Шамиль держал в руках конец веревки, ведущей к Хаджи-Мурату, то у Хаджи-Мурата была ниточка, ведущая прямо к сердцу Шамиля. Этой ниточкой был Джамалутдин. Хаджи-Мурат неоднократно просил графа Воронцова: «Пусть Белый царь отпустит Джамалутдина к отцу. Тогда Шамиль, может быть, отпустит моих родных. Пока моя семья в руках имама, выйти мне с ним на войну все равно что своими руками зарезать и мать, и сына, и жену, и вообще всю родню».
Граф Воронцов доложил царю, и тот согласился на обмен. Шамилю написали: «Получишь сына, если отпустишь семью Хаджи-Мурата».
Имам оказался перед мучительным выбором. Три ночи не спал ни он, ни его семья. На четвертый день Шамиль вызвал к себе сына Хаджи-Мурата Булыча.
– Ты сын Хаджи-Мурата?
– Да, я сын Хаджи-Мурата, имам.
– Ты знаешь, что он совершил?
– Знаю, имам.
– Что скажешь на это?
– Что об этом можно сказать?
– Хочешь его видеть?
– Очень хочу.
– Я отпускаю тебя к нему вместе с матерью, с бабкой, всю семью.
– Нет, я не могу к нему поехать. Мое место в Дагестане. А там ведь не Дагестан.
– Надо ехать, Булыч. Я велю.
– Не поеду, имам, лучше убей меня сейчас же на этом месте.
– Ты такой же непокорный, как твой отец?
– Мы все покорны тебе, великий имам, но только не говори мне, чтобы я туда ехал. Пошли меня лучше на войну. Клянусь Аллахом, жизни не пожалею.
– Воевать против отца?
– Против врагов.
В тот день Шамиль подарил Булычу один из лучших своих кинжалов.
– Владей им так же, как твой отец. Но только всегда знай, кого бить.
Не удался торг Хаджи-Мурата. Не пошел к нему сын. Не вернулся и Джамалутдин к имаму.
Но Шамиль тем временем принимал свои меры. Он послал другого своего сына, Кази-Магомеда, в набег на грузинское княжеское имение Цинандели. В результате были захвачены в плен княгиня Чавчавадзе, княгиня Орбелиани и с ними гувернантка-француженка. Екатерину Чавчавадзе, сестру Нины Грибоедовой, мюриды нашли в дупле дерева и вытащили оттуда.
Вот теперь-то Шамиль мог диктовать условия Белому царю. Ведь он любой ценой постарался бы выручить грузинских княгинь. «Верну княгинь только за моего сына», – таково было последнее слово Шамиля.
И вот настал этот день. Течет широкая река. На одном берегу с замиранием сердца ждут свободы похищенные княгини. На другой берег вышел в сопровождении русских солдат и офицеров сын имама.
Шамиль ближе подъехал к реке на своем арабском скакуне. Он напряженно вглядывался в людей на противоположном берегу, стараясь разглядеть своего любимого Джамалутдина. Ведь они не виделись так долго. Узнают ли теперь друг друга отец и сын?
Имаму показали на стройного, с горделивой осанкой русского офицера в шинели с золотыми эполетами. Офицер беседовал с другими русскими офицерами, прощался с ними, тепло обнимался. Потом подошел к юной барышне, стоящей несколько в стороне, поцеловал ей руку. Временами он взглядывал на отца, восседавшего на белом горячем жеребце.
– Это, что ли, мой сын? – спросил имам, не спуская глаз с офицера и стараясь не пропустить ни одного его движения.
– Да, высокочтимый. Это и есть Джамалутдин.
– Отвезите ему на тот берег черкеску, папаху и наше оружие! Отныне он не царский офицер, но воин Дагестана. Одежду, которая на нем теперь, бросьте в воду. Иначе я не подпущу его к себе.
Молодой человек выполнил волю отца и переоделся. Поверх горской черкески он надел оружие горца. Но под черкеской и папахой оставались сердце и голова Джамалутдина, и их нельзя было ничем заменить.
Вот наконец он переправился через бурливую реку и подошел к отцу.
– Сын! Мой дорогой сын!