Железный поход. Том пятый. Дарго
Шрифт:
На правом фланге, там, где находились Чеченский отряд и Главная квартира экспедиционного корпуса, наблюдалось оживленное перегруппирование полков, и до накаленного слуха долетали обрывки барабанной дроби.
Извинский скрытно поглядывал на горцев. Мюриды нервничали, скалили зубы; кони под ними беспокоились, не стояли на месте, будто их нещадно жалил овод.
– Уо! Дэлль мостугай – враги Аллаха! Да утонете вы в крови, ублюдки шайтана! Да иссохнет ваш род, а ворон выклюет глаза. Эй-я!! – Шамиль дернул злые удила, подняв жеребца на дыбы. – Клянусь Аллахом, с живых будем шкуры сдирать! Каждый камень Дарго обмотаем их жилами… Едем!
Глава 5
…Когда
– О тебе, имам, ходит молва среди государевых слуг…
– Без нужды лающая собака скоро стареет. Обо мне много говорят праздные языки… Что именно?
– Я слышал от одного офицера в Грозной, дескать, еще в молодости вы были окружены со своим учителем Кази-Магомедом в Гимринском ущелье и заперты в боевой башне… «Когда последняя надежда исчезла, – утверждал тот поручик, – Шамиль прыгнул вниз на наши штыки и кинжалом расчистил себе дорогу. Больше двадцати ран получил он, но все-таки ушел в горы. И мы, и горцы были уверены, что он погиб, но…»
– Твой поручик не врет, полковник. Было дело. Только ран у меня тогда случилось не двадцать, а всего восемнадцать, – с усмешкой поправил горец. – Вода уходит, камни остаются.
– Но это невероятно… Как вам удалось остаться в живых?.. Восемнадцать ран!..
– Милостью Всевышнего. Это Он дал мне силы доползти до заветного родника. 26Каждый человек должен иметь свой родник. Даже жница никогда не устанет в полуденный зной, если вблизи поля журчит холодный родник. Когда я появился в своем ауле, моя мать, успевшая уже одеться в траур, спросила со страхом и радостью: «Сын мой… как же ты выжил?..» – «Набрел на родник», – ответил я.
…Отряд свернул на узкую пастушью тропу – она, круто срезая угол, напрямик выводила к саклям Дарго. Георгий глядел за густой засев в пересохшей земле лошадиных и овечьих следов, на знакомые очертания скалистых склонов, по извилистой ложбине которых они проезжали пару часов назад. Граф мазнул взглядом имама, к которому у него оставалось еще много вопросов. Гимринец покачивался в седле, держа спину прямо и гордо подняв голову. Но выражение его лица не радовало сторонний взгляд: верхушки скул Шамиля заострились от вечных тревог, под утомленными глазами лежали сиреневые тени; безмерная усталость и какой-то скрытый внутренний надрыв чувствовались в его облике.
– Что хочешь еще узнать, полковник? – не поворачивая головы, глухо спросил он.
– О чем вы мечтаете, имам?
– Тебя действительно это интересует? – Шамиль с подозрительным любопытством посмотрел на царского офицера. – Зачем попусту сотрясать воздух? Сказанное слово – пущенная стрела.
– И все-таки? – Жорж приподнял левую бровь.
– Огонь и вода – вот судьба наших народов. Огонь и вода – отец и мать Кавказа… Огонь и вода – это хурджин, в котором лежит все наше добро. Я ответил тебе?
Граф Извинский неопределенно повел плечом:
«Ох, этот лукавый, коварный Восток… Уж больно велеречиво…»
– К сказанному добавлю одно. – Прищуренный взгляд Шамиля встретился с льдистыми глазами поляка. – Кавказу нужен мир. Но мир – не в тени штыков Белого царя. Наш рай под тенью сабель Ислама.
– Мне трудно спорить с вами, высокочтимый… Но мой долг – друга и союзника – предупредить еще раз… У русского царя много полководцев. Знаю, есть они и у вас…
– Ты плохо знаешь, Диамбег-Борги. – Шамиль замолчал и долго смотрел на поляка. – Вот мои полководцы. – Шамиль широким жестом указал на возвышающиеся вокруг скалы и горы,
– И какие же будут ваши условия Воронцову?
– Условие одно: землю горцев пусть оставят горцам, а сам сардар пусть покажет свою спину, которая нам больше нравится, чем его лицо.
Шамиль внезапно свесился с седла, сгорстил иссохшую землю.
– Вот, видишь!.. – Он протянул собеседнику руку, на раскрытой ладони которой лежала земля. – Каждая крупица ее бесценна! В этой щепоти я вижу наши аулы Дагестана и Чечни… волла-ги! – всего Кавказа. В ней я вижу своих храбрецов, давно уж взятых могилой. И тех, кто сложил головы на Ахульго, и тех, которые погибли в Хунзахе, и тех, которые остались лежать в каменистой земле близ аула Салты, и тех, которые похоронены в Гергебиле, и тех, кто погибнет завтра, защищая Дарго. В своих молитвах мы призываем их души к себе на помощь. Это наши горы, и мы не дадим их топтать чужим сапогам. Хорошо смотреть на мир, Диамбег-Борги, чувствуя под ногами родную землю. Когда человек родится, он не высматривает родину, какая достанется. Разве мы выбираем родителей? Вот я слышу – вдали играет зурна. Знакомая мелодия, знакомые слова, и мне тепло становится на душе. «Цену света во тьме узнают», – говорят у нас.
– Все так, имам. Мне как никому другому понятны твои настроения и слова. Моя Польша, моя земля… тоже стонет под царским сапогом.
Шамиль не ответил. Молчал и Георгий, мерно позвякивая кавалерийскими шпорами в такт лошадиной поступи. В глазах его была упорная и тяжелая мысль. За их спинами скупо переговаривались пылившие следом горцы; тренькали стремена и уздечки, кони нетерпеливо взбрасывали вверх головы, ускоряли шаг, чувствуя близкие запахи родных табунов.
– Я читаю твои мысли, полковник. Ты волк, отбившийся от своей стаи. Знаю, эти слова режут твой слух, но это слова правды. Мы разной веры, Диамбег-Борги. Но ты наш друг, и у нас общий враг. И я спрашиваю нашего друга, полагаясь на его ум и сердце, – с какой-то особой высокопарностью молвил Шамиль: – Отвечай, горец – человек?
Георгий непонимающе посмотрел на верховного предводителя мюридов, но тут же, подчиняясь его тону, так же торжественно ответил:
– Да, имам. Горец – человек.
– Настоящий человек?
– Да, имам. Настоящий человек!
Шафрановый луч солнца, пробившийся сквозь сумрачную зелень листвы, высветил лицо поляка. Георгий заметил, как все напряглось в этот миг в Шамиле. Наконец имам облегченно вздохнул и провел ладонью по искрящейся бороде.
– Хвала Аллаху. Я видел по твоим глазам… ты ответил мне умом и сердцем. Вот слова правды! – Вождь повысил голос так, чтобы его слышали остальные. – Так говорят наши горы, так говорит Коран, так сказал и ты, Диамбег-Борги. А шакал-урус утверждает: горец – собака, хуже собаки! Горцу нужен кнут, а если горец оскалит зубы – пуля!
В напряженном гортанном голосе имама звучали ненависть и уязвленная гордость:
– Эти выродки шайтана издеваются в своих крепостях над нашими стариками и женщинами. Одних они таскают за седые бороды! Силой отбирают при входе у них кинжал – гордость и честь мужчины!.. Других обыскивают, ощупывают руками, заставляют платок с головы снять… Для горянки это то же, что для русской на колени встать!.. Как говорить после этого с ними? Это узел из тех узлов, что получаются, когда завяжут вымоченный в крови ремень. Во все времена ничто другое не заставляло народы так часто схватываться за сабли, как пролитая кровь, национальная рознь и вера. Скажи, полковник, по совести скажи, у Белого царя из Петербурга много солдат, готовых прийти с оружием к нам?