Железный поход. Том пятый. Дарго
Шрифт:
* * *
– Ты слышишь, любимый, как ликуют люди? Они любят тебя, Шамиль… Они верят в тебя, как в Пророка…
Пришедшая по зову своего властелина юная Шуайнат по молчаливому знаку мужа присела на низкое ложе, не смея поднять головы. Так они и сидели рядом, и только отрывистое, учащенное дыхание выдавало их состояние.
Имам откинул лежавшую между ними парчовую подушку, взял нежные белые пальцы армянки в свою ладонь.
Шуайнат вздрогнула. В медной20 проволочной бороде шевельнулись близкие губы, под изогнутыми крыльями бровей влажно блеснули черно-фиолетовые глаза и послышался усталый голос:
– Давно
– О чем ты? – Задрожали черные стрелы ресниц. – Мы живем дружно. Что нам делить? У всех у нас большое хозяйство и муж, которого мы ждем.
– Так ты счастлива в моем доме? – Шамиль усмехнулся в душе нарочитой покорности своей младшей жены. Глядя на нее, ему хотелось одного: отдыха и нежной ласки своей любимицы. Но он держал себя в руках, не желая торопить выпавшее им время. – Посмотри на меня, не прячь свой звездный взгляд. – Он прижал к груди ее руку, украшенную серебряными браслетами заглянул в лицо: – Что с тобой, Шуайнат? Почему радость померкла на твоем лице? Да пребудет с тобой Аллах, не молчи. Без твоей улыбки и смеха все исчезнет для меня, все умрет, жизнь станет мне ненавистной.
Шуайнат взглянула взволнованно, плеснула на него синей бирюзой своих глаз, и что-то невыразимо томительное закипело у нее в груди, поднялось к горлу, перехватив дыхание. Дрожащими пальцами она схватилась за золоченый ворот гурди21 с силой оттянула его, сорвала застежку.
– Да что с тобой? Почему не смотришь на меня? – Шамиль нахмурил брови, потемнел взором.
– Боюсь за тебя, любимый. Боюсь, что смерть отнимет тебя у меня…
– Ну что ж… значит, так будет угодно Аллаху. – Он провел по лбу рукой и вновь усмехнулся. – Разве жалеешь меня?
– Зачем так жестоко говоришь? Я ведь жена твоя!
– Да, ты жена моя, а я твой муж. Не хорони меня прежде времени… Ты еще должна мне родить сыновей. Кто после меня будет защищать наши горы? Женщина! Не серди меня, скажи что-нибудь!
– Что мне сказать? Я очень люблю тебя… Долго не звал к себе, – печально отозвалась она.
– Так в чем же дело? Продолжай любить, как люблю тебя я. Раньше ты говорила со мной. Много сулила, когда твои родственники – брат и дядья – приезжали из Моздока забрать тебя… Разве забыла? – Он указательным пальцем подцепил ее поникший подбородок и приподнял так, чтобы видеть ее «небесные» глаза. Но не было в них привычной и любимой им бирюзы, не было солнечных искр юности.
– То было раньше, Шамиль, – тихо сказала она, – теперь все изменилось.
– «Теперь»?.. Что значит «теперь»?! Я стал для тебя стар? Говори, женщина! Зачем же ты осталась в моем дворце, когда тебя бросил к моим ногам бесстрашный Ахвердил-Магома? Разве я не спрашивал тебя: «Скучаешь ли ты по своему дому?» Разве не говорил, что отпускаю тебя? Разве ты хоть день была у меня рабыней иль пленницей?!
Вспыхнувший черным огнем взгляд полоснул по нежным персиковым щекам.
– Волла-ги! Зачем же ты меня поманила? Зачем околдовала своими чарами? Чтобы теперь, два года спустя, сбросить меня со своей тропы!.. Ужели ты не любила? Ты!.. Ты была послана шайтаном, чтоб надсмеяться надо мной, – так?! Что ты ответишь Всевышнему, Шуайнат?
– Шамиль!.. – вспыхнула она, но он оборвал ее:
– Ты, я вижу, позабыла меня… Но знай, сколько б я ни отсутствовал, сколько б ни воевал с гяурами, я по-прежнему люблю тебя, как нежный весенний цветок, распустившийся в моей окаменевшей душе.
Отчаянье захлестнуло Шуайнат. «Глупая… Я-то думала, что Шамиль вырвал меня из своего сердца, давно позабыл… Боже, как может ошибаться и ревновать любящее женское сердце! О Небо, он все еще любит меня! Ангелы, уберегите его от пуль и сабель врага!»
– Молчи! – Она затрепетала, как пойманная в силки пташка. – Молчи, ради Аллаха! Ты не знаешь, как счастлива твоя Шуайнат! Клянусь, если бы ты забыл меня… я бросилась бы со скалы.
– Э-э, не надо так. – Шамиль, теплея складками морщин, притянул Шуайнат к себе и жарко зашептал на ушко: – Зачем гневить Создателя? Кого ты полюбила, за того и вышла замуж. Кого не желала, от того избавилась. Зачем тебе кончать с собой?..
Сладостная дрожь охватила Шуайнат от услышанных слов… Ее трепетное состояние передалось и имаму, давно не видевшему свою возлюбленную. Суровый, закаленный в бесчисленных боях воин – он больше не в силах был сдерживать страсть и благодарил в душе милостивого Аллаха, что тот вновь позволил любоваться юным цветком, оказавшимся нечаянной наградой в его походной судьбе. Имам видел, как начал распускаться этот нежный бутон, как в прекрасных глазах заиграла солнечная бирюза… «О жизни я не жалею, – признался он себе, – об одном лишь горюю… что нет на нашей многострадальной земле мира».
– Шуайнат… любовь моя, Шуайнат…
Шамиль не успел вымолвить слова признания, как быстрые руки обвились вокруг его шеи, сбили с наголо выбритой головы маленькую ночную папаху. Чувствуя теплый аромат ищущих губ, ощущая, как под тонким архалуком колышется упругая юная грудь, а меж его пальцев струятся прохладные ручьи шелковистых волос, он забыл обо всем. Безумный мир, полный крови, тревог и предательства, горя и слез, исчез, будто уплыл куда-то… Шамиль забыл о войне, завалах на тропах и «волчьих ямах», забыл о ночи, которая подходила к концу, забыл о самом себе, и страсть, одна только страсть безраздельно завладела им. Слыша шепот Шуайнат, обнимая ее перламутровые горячие плечи, стискивая в крепких объятиях вырывавшуюся, но тут же обвивавшую его плоть, он молодел телом и душой, наливался силой, чувствуя, как набухают твердью мышцы его рук и плеч… Измученный войной, горем бесконечных потерь, он осознал сейчас, как любит его самый родной и желанный человек в этом мире; любит всеотдающей, бескорыстной любовью.
На персидские сундуки и лари, покрытые золоченой медью и серебром, на пестрые ковры и медвежьи шкуры летели атласные и парчовые подушки, накрахмаленный тюль и стеганый шелк верблюжьих одеял…
Он вслушивался в заполошное биение ее сердца, стонал вместе с нею, рычал, как лев, и еще сильнее прижимал к пестревшей шрамами груди свое единственное сокровище, и пил, ненасытно пил сладость торжествующей жизни…
Он не помнил, когда усталость и млечная пустота сумели потушить их огненную стихию любви…
Небо на востоке начинало розоветь. Первые робкие лучи осветили снеговые хребты гор, смугло белевшие сонными, златорунными облаками. В воздухе разливалась предутренняя прозрачность; с дальних склонов, поросших непроходимыми лесами, тянуло прохладой и росистой свежестью, в которую вплетался горьковатый запах далеких пожарищ.
Глава 4
– Любимый… – Легкое прикосновение вывело имама из сладкого забытья… Пальцы Шуайнат нечаянно задели недавнюю, еще не совсем затянувшуюся рану. Шамиль застонал – алое пятно корявой кляксой проступило сквозь нательную рубаху на его плече.22