Железный поток. Морская душа. Зеленый луч
Шрифт:
— Ну и притопим, — весело сказал Артюшин, — а завтра, как стемнеет, начнем отливать. Согреемся, по крайней мере… Значит, пошли?
Он взялся уже за весло, как боцман остановил его вопросом:
— А на катере?
— Что — на катере?
— Откуда на катере будут знать, что завтра надо за нами вернуться?
Артюшин молча отпустил весло. Повиснув в уключине, оно легло лопастью на струившуюся мимо борта воду и снова начало пошевеливаться на ней.
В самом деле, прождав шлюпку до рассвета, лейтенант Решетников будет вынужден уйти, как неделю назад ушел старший лейтенант Сомов, также не дождавшись своей шлюпки. Артюшин знал, что утром майор должен будет связаться по радио с катером, тогда Решетников сообщит ему о пропаже шлюпки, и тот не приведет разведчиков в бухту! Таким образом, получалось, что прятать шлюпку вдвойне бессмысленно.
— А фонарик? — сказал вдруг Артюшин.
— Что — фонарик?
— Поморзим на катер, вот и узнают.
— Нельзя.
— Знаю, что нельзя. Да бывает, что и нельзя — можно.
— А тут нельзя. Сказано — ничем себя не обнаруживать.
— Так ведь момент: мигну — Птахов враз примет.
— А что ты мигнешь?
Артюшин задумался. Но как ни вертел он слова, составляя донесение, все-таки выходило, что морзить придется далеко не «момент», а больше минуты. Кроме того, и катер должен был ответить на вызов. Этого за глаза хватало, чтобы провалить всю операцию. Он с сожалением повертел в руках фонарик и положил его на банку.
— Значит, фокус не удался. Давай дальше думать.
И он снова вернулся к мысли, как бы все-таки довести шестерку до катера. Теперь он предложил подняться против течения вдоль берега на милю. Это займет, правда, около часа, зато даст полную гарантию, что шлюпку не пронесет мимо катера. Однако, когда Хазов спросил его, способен ли он будет грести два с лишним часа подряд, не отдыхая да еще наваливаясь, так как каждая минута отдыха и каждый слабый гребок означали дополнительный снос, он тут же отказался от своего предложения и выдвинул новое, прямо противоположное:
— Тогда затопим шлюпку и уйдем в горы. Авось найдем к утру партизан, майор передаст, чтобы катер пришел завтра с другой шлюпкой, — всего и делов.
Хазов помолчал.
— Не знаем мы, где их искать, — не годится. А вот насчет другой шлюпки — ты это верно.
— Что — верно? — не понял Артюшин.
— Сходить катеру за ней в базу, вот что. Вполне до завтрашней ночи может обернуться.
— Так и я про то говорю.
— Про то, да не так. Плыть надо на катер, вот как.
Теперь помолчал, соображая, Артюшин.
— Так ведь тоже снесет, — возразил он наконец. — Хуже, чем шлюпку.
— А если против течения подняться, как ты говорил? Только не по воде, а по берегу. Быстро, и не устанем.
Артюшин опять помолчал, взвешивая его слова.
— Километра полтора пройти — тогда не пронесет. Вода вот холодна.
— Быстрей поплывем — согреемся.
— Это верно. Так решили, что ли?
— Видно, надо решать, — сказал Хазов.
— Обожди. Плыть недалеко — милю, да вода холодна. На шлюпке все же вернее. Давай еще подумаем.
Они посидели молча с минуту, перебирая в уме уже отвергнутые варианты и ища новые. Вдруг Артюшин засмеялся и хлопнул себя по коленке.
— Ну и головы!.. Чего тут думать: садись на руль, а я фалинь на плечо — и рысью по берегу!
Он сказал это с такой веселой уверенностью, что Хазов невольно привстал на банке, собираясь пересесть на корму. Конечно, вернее всего было протащить шестерку вдоль берега на фалине подобно тому, как ведут на бечеве лодку против течения. Это сохранило бы и время, и силы, и самую шлюпку.
Но для этого требовалось, чтобы отлогий берег тянулся по крайней мере полтора километра. Между тем боцман, которого Решетников, по примеру Луникова, тотчас после ужина заставил хорошенько рассмотреть карту, помнил, что галечный пляж метров через пятьсот снова переходит в скалистый берег. Пройти там пешком было можно, но тащить за собой шлюпку на коротком фалине никак не удалось бы, и грести все равно пришлось бы минут сорок.
Все это боцман немногословно объяснил Артюшину. Тот молча выскочил из шлюпки.
— Куда ты? — спросил Хазов.
— Камней наберу, а ты пока оружие вытаскивай.
Оба взялись за дело, стараясь наверстать время, ушедшее на поиски выхода. В шлюпку для верности наложили камней, потом спрятали в скалах оба автомата, гранаты и компас, чтобы завтра, если все обойдется благополучно, захватить с собой на обратном пути. Масляную лампу Артюшин вынул из нактоуза и положил на гальку в бескозырке вместе с фонариком.
Хазов вывинтил чоп — пробку в днище, — и вода журчащим фонтаном забила в шлюпку. Выскочив из шестерки, боцман сильным ударом столкнул ее на глубину под скалы.
— Как там время? — спросил он.
Артюшин зажег свой фонарик. На их военный совет, на переноску оружия и камней ушло двадцать четыре минуты.
— Долго провозились, — недовольно сказал Хазов и тут же двинулся широким шагом по берегу. — Пошли? Быстрей пойдем! И прогреемся, и время наверстаем.
Артюшин подобрал бескозырку и компасную лампу и, почти бегом догнав боцмана, подладился ему в ногу и зашагал рядом. Галька, стуча, откатывалась из-под их подошв. Боцман действительно дал хороший ход, и обоим стало тепло, потом жарко. Так они шли молча минут пять. Хазов увидел, что Артюшин несет что-то в руке.
— Ты что тащишь?
— Лампу взял из нактоуза.
— Фонаря тебе мало?
— Маслом намажемся. Я об одном проплыве читал, обязательно мазаться надо. От холода спасает. Плывешь, что в фуфайке.
Больше за все время этого стремительного хода по пустынному ночному берегу они ни о чем не говорили. Только хрустела и стучала галька, отмечая каждый их шаг. Порой она сменялась песком, плотно укатанным волнами, и тогда идти становилось легче, ноги упруго отталкивались от него, но затем опять вязли в сыпучей массе мелкой круглой гальки. Потом все чаще стали попадаться большие камни, которые приходилось обходить, чтобы не лезть по грудь в воду, потом берег стал обрывистым и раза три-четыре пришлось карабкаться на скалы. Они снова сменились отлогим галечным пляжем, и тут боцман остановился так же решительно, как начал этот ночной переход вдоль берега.