Железный Совет (другой перевод)
Шрифт:
Недели труда, мили пути и тонны железа, и вот приходит весна, дни потихоньку удлиняются. Растительность вдоль дороги становится все более редкой. Вместе с рабочими своей бригады Иуда отсиживается за перевернутым вагоном, пока боринатчи забрасывают их непонятными снарядами. Орудийная башня вечного поезда вертится, и земля вокруг расцветает воронками.
Иуда читает «Буйного бродягу»:
У боринатчей, или странников, есть полное право ненавидеть ТЖТ. Сейчас их родовые земли расхищаются предпринимателями Нью-Кробюзона, а вскоре и правительство
Потрах совсем рядом. Иуда туда не ходит, предпочитая, к вящей тоске шлюх, обслуживать себя сам или, виновато пряча глаза, по пяльницам наведываться в овраг, где мужчины перепихиваются с мужчинами.
Каждую неделю в загонах для переделанных наступает послабление дисциплины: устраиваются пьяные оргии, во время которых переделанных женщин отдают таким же мужчинам, а наливают всем без разбора, и все это при попустительстве надсмотрщиков. Иуда наблюдает, как на следующее утро женщины окунаются в ледяную реку, визжат и пьют слабительное, чтобы не забеременеть. За этим наблюдает добряк-караульный. Он помогает женщинам бинтовать следы от укусов и синяки, наказывает мужчин, которые дерутся слишком часто или слишком больно.
– Худо бабенкам приходится, – говорит он.
Поезд с зарплатой обычно запаздывает: если на день-другой, то рабочие только ворчат, но иногда без денег проходит целая неделя. Такое случается трижды, и каждый раз дело кончается забастовкой. В хаосе наступившей демократии путейцы бросают орудия труда и окружают главный поезд, не давая ему хода, пока не получат все свои денежки до последнего шекеля. Рабочие сами растеряны из-за своей многочисленности. Среди сотен мускулистых мужчин зелеными башнями высятся богатыри-какты. Проститутки, клерки, врачи, землемеры, разведчики и трапперы сбегаются посмотреть на них.
Иуда стоит среди рабочих и дрожит от возбуждения. Событие раскрепощает его, и на короткое время Иуда чувствует свое единство с тем, что живет у него внутри. «Вмешательство», – думает он. Есть такие, кто всегда бросает работу одним из первых, – костыльщик-какт по кличке Толстоног, которого Иуда считает сторонником «Буйного бродяги», или Шон Саллерван, драчливый мастер на все руки. Иуда – никогда не в первых рядах, но неизменно во вторых.
В ответ на пикеты переделанным увеличивают норму выработки. Едва успев заверить бастующих в том, что все возможные меры для скорейшей выплаты денег уже приняты, бригадиры поворачиваются к переделанным, которым придется до конца стачки работать за себя и за смутьянов. Закованные в цепи изуродованные мужчины и женщины содрогаются под ударами плетей и под заклятиями караульных-магов; они падают, не выдерживая тяжести грузов и собственных конечностей.
– Бестолочь хренова, – вопит один из надзирателей и лупит упавшего человека, чьи руки очень чувствительны, так как покрыты множеством глаз. – За каким чертом
Трое людей и какт наблюдают за заключенными, не в силах помешать дороге удлиняться. Они морщатся, но смотрят.
– Тупые ублюдки, – говорит какт. Рабочие жалеют переделанных, но не могут простить им срыва стачки. Поезд с деньгами в конце концов приходит.
Оргия бессмысленных спекуляций достигает невиданного размаха, финансисты, словно нагуливающие жир киты, плавают в море украденных или несуществующих денег, меж тем как цены на землю и акции ТЖТ взлетают до небес. Долго так продолжаться не может. Все меньше людей приходит на выборы, вонь от сговора между насквозь прогнившим ТЖТ и правительством удушает, и слабость фундамента существующего режима скоро даст себя знать. Когда богачи трусят, они становятся опасны. Наш девиз: Правительство для нуждающихся, не для богатых!
Терпению переделанных приходит конец. Один из них умирает от побоев, нанесенных охранниками. Это не первый случай, но на сей раз покойник пользовался любовью и уважением товарищей, поэтому на следующий день многие переделанные отказываются выходить на работу и устраивают шумные похороны. Беспрецедентное событие долго переваривают; сообщения о нем устремляются в оба конца пути.
Непримиримых переделов выстраивают вдоль поезда. Жандармы занимают свои позиции. Пушечная башня вечного поезда вращается.
«О боги», – успевает подумать Иуда.
– Все, кто хочет вернуться на работу сейчас, поднимите руки, – говорит капитан.
Переделы смущены. Капитан ждет пять секунд, потом поворачивается спиной, подает кому-то знак, и с башни стреляют.
Снаряд взмывает в воздух и падает в гущу переделанных. Позднее Иуда понимает: заряд наверняка уменьшили, чтобы раскаленная шрапнель не засыпала поезд. А пока он слышит взрыв, видит вспышку и кровавую просеку в рядах переделанных.
Сильный, обученный рабочий забивает костыль тремя ударами. Но большинство – четырьмя; какты и переделанные на паровом ходу – двумя. Только трое выдающихся и всеми уважаемых кактов могут сделать это с одного удара. Есть, правда, одна переделанная женщина, которая тоже так умеет, но в ее случае это не считается достоинством.
Иуда – вольнонаемный костыльщик. Лучший на линии. Костыли он превращает в големов, которым велено прятаться в землю, вот почему с каждым ударом костыль сам заскакивает на место.
Удары молота по железу напоминают Иуде песни копьеруков. Ах, ах, ах. Ах, ах, ах. Он вспоминает свой вокситератор, вслушивается и пытается растащить на куски фрагменты ритма, накладывающиеся друг на друга. Тут он замечает Толстонога, который говорит с кем-то, стоя спиной к загону с переделанными, а по другую сторону стоит мужчина, как бы случайно привалившийся к ограде. Но Иуда знает, что тот слушает.
Именно в компании Толстонога Иуда снова встречает Анн-Гари.