Железный Совет (другой перевод)
Шрифт:
У жандармов есть кремневые ружья и кнуты, но их самих слишком мало. Есть среди них и маги, но куда им до милицейских: ни плевков сгустками энергии, ни превращения нападающих в кого-нибудь – только самые примитивные заклинания, с которыми рабочие справляются и продолжают борьбу.
Среди укладчиков кактов больше, чем среди надсмотрщиков. Эти громадины налетают на охранников ТЖТ и обрушивают на них зеленые кулачищи, буквально ломая их пополам. Они прикрывают своих друзей, а у жандармов нет дискометов, чтобы разрезать растительную плоть.
Передел с трубками утаскивает тело парня
Иуда бежит. С него капает пот. Жандармы, окруженные сбросившими кандалы переделанными, размахивают оружием, затем стреляют, и переделанные падают. У поезда жандармы перестраиваются.
– Нам надо… – кричит Иуда.
Рядом с ним – передел с трубками, который кивает и тоже кричит, и сразу появляются те, кто подчиняется ему: другие переделанные и свободные люди, мужчины и женщины, среди них Анн-Гари и Шон, и все они выполняют команды ни на кого не похожего человека.
– Да, – говорит он Иуде. – Со мной.
Они срезают угол, пробежав через заросли мертвых деревьев, и вот перед ними вечный поезд. Он выдыхает дым и плюется паром, когда разношерстная толпа окружает его. Его предохранительная решетка ощерилась, точно целая пасть гнилых зубов. Топки пышут огнем так, будто поезд через трубы всасывает энергию солнца. И везде люди – одни прыгают с поезда, другие устремляются к нему. Соскакивают с коек на крышах вагонов, с открытых платформ, где спят вольнонаемные, отовсюду, таращат глаза на приближающихся жандармов и забастовщиков, кричат. На бегу и жандармы, и забастовщики пытаются склонить их на свою сторону.
– …они, они…
– …ложись, это ублюдки переделанные…
– …они стреляли в нас, избивали…
– …разойдись, ублюдки, а то всех перестреляю…
– …стойте, ради Джаббера, черт, стойте, черт вас дери…
Жандармы с ружьями наголо неровным строем окружают поезд, и две волны: любопытствующих – с одной стороны и бастующих рабочих, проституток, переделанных – с другой, застывают на месте. Жандармы отступают к вращающейся орудийной башне.
Мгновение все колеблются между дальнейшим напором и смятением. Анн-Гари и человек с трубками подходят ближе. У мужчины бесстрастный вид, у Анн-Гари – наоборот. За их спинами выстраивается армия переделанных. Они не шагают, а рывками переставляют ноги; на некоторых еще видны обрывки цепей и кольца от оков, снятых при помощи камня или украденного ключа. Они не шагают, они чуть не падают с каждым движением ног, и солнце ярко играет на их изувеченных телах. В его лучах остро поблескивают лезвия самодельных клинков.
Переделанные отрывают планки от изгороди, за которой им приходилось жить, размахивают снятыми с ног цепями. Они вооружаются осколками, черепками от горшков, вделанными в дерево. Скоро их уже не десятки, а сотни.
– Господи, кто их выпустил,
Неведомая сущность внутри Иуды вспучивается от желания видеть их. Она раздувает его, ворочается, как ребенок во чреве матери. Иуда кричит, приветствуя и предостерегая восставших.
Четвероногие мужчины, словно бизоны, везут на своих спинах седоков с бесчисленными конечностями; бегут женщины на удлиненных руках, сделанных из конечностей животных; другие мужчины топочут ногами-поршнями, напоминая ожившие отбойные молотки; есть тут и женщины, сплошь покрытые кошачьими усами или щупальцами в палец толщиной, с кабаньими клыками или бивнями, выточенными из мрамора, со сцепленными шестернями на месте рта, со множеством собачьих или кошачьих хвостов, заменяющих юбку, с каплями чернильного пота из насильно привитых желез, с выделениями всех цветов радуги; и все это скопление преступников, всю разношерстную толпу сближает одно – близость свободы.
Жандармы убрались, спрятались в своей бронированной конуре – орудийной башне. Иные похватали мулов и лошадей из общественного загона и умчались прочь.
– Нет, нет, нет.
Многие проходчики и путейцы напуганы освобождением переделанных. Никто не знает, кто это сделал и как. Кто-то украл ключи, и все зашевелилось в поселении кандальников (хотя не все вышли на волю, некоторые по-прежнему льнут к своим цепям).
– Не для того мы здесь. Не для того все было. – Проходчик кричит Шону Саллервану, не желая разговаривать ни с Анн-Гари, ни с главой переделанных, разминающих конечности. – И я не хотел, чтобы того мальчишку избили, потому что он ничего не сделал, но это же глупо. Что вы, черт возьми, затеваете? А? Мы уже…
Проходчик бросает взгляд на переделанного, который, помаргивая, смотрит на него. Его слегка передергивает.
– Ты только не обижайся, мужик. – Теперь он обращается к переделанному. – Слушай, не мое это сраное дело. Ты же видел, мы больше не дадим им избивать вас просто так. Но ведь вам нельзя, вам надо вернуться, это… – Он тычет пальцем в орудийную башню.
Но поздно. Осада началась, наступила странная тишина.
– Черт возьми, люди погибли, – говорит проходчик. – Они погибли, их нет больше.
Парень с тараканьими ногами погиб. Других переделанных скосили пули. Одного какта раскроило летящей доской. Кучей лежат трупы жандармов, изувеченные тяжелыми молотами, заостренными кольями и другим эрзац-оружием дорожных рабочих. Отупевшие от горя провожатые толпятся у могил.
Возвращаются охотники. Проститутки сидят на скалах в забытой богами сердцевине мира и смотрят на поезд. Кочегары и тормозные кондукторы волнуются, когда ошалевшие от свободы переделанные набиваются в кабину паровоза и тянут за рычаги, а те, которые снабжены собственными котлами, поворовывают кокс. Люди озадаченно бродят туда-сюда и спрашивают друг у друга, что происходит. Они смотрят на солнце, смотрят, как покачиваются мертвые стволы, и ждут, когда кто-нибудь возьмет власть.