Желтая роза в ее волосах
Шрифт:
Пампасы? Нет, это название совершенно не подходило для увиденного.
Именно – пампа.
Именно – она, женского рода, как у русских – степь…
Только русская степь, она ровная, с отдельно стоящими курганами, осенью жёлтая, пахнущая полынью.
А пампа – сплошные холмы и холмики, заросли полузасохшего чертополоха, колючий кустарник, пыль, летающие тут и там разноцветные стайки сухих листьев, и незнакомый тревожный запах…
Чем пахнет в пампе? Какой глупый вопрос.
В пампе пахнет – пампой…
Он
Голубое и светлое, почти – белое. Голубое небо, белые облака, светлая даль…
Бело-голубая страна. Аргентина…
Буэнос-Айрес
Он проснулся от громких звуков клаксонов. За окном безостановочно, невежливо перебивая друг друга, сигналили машины.
Сигналили на разные голоса: вот, вздорная легковушка заголосила тоненьким старческим фальцетом, а это какой-то солидный «кадиллак» заявил о своих правах на беспрепятственный проезд по столичной улице, и тут же всех остальных участников дорожной драмы прервал могучий бас наглого американского грузовика.
Завтрак в ближайшем ресторанчике предложили стандартный: свежие пшеничные булочки, коровьи и козьи сыры в ассортименте, ветчина и разнообразные копчёности, тонко нарезанное варёное мясо вчерашней варки, на десерт – кофе двадцати сортов на выбор. Спиртных напитков – по патриархальным аргентинским понятиям – утром не полагалось, но Денис, сугубо из устойчивой нелюбви к строгим и незыблемым правилам, заказал «два пива».
Пожилой официант, посматривая строго и неодобрительно, принёс на крохотном подносе две бутылки «Кильмес-Кристаль», покрытые тончайшим светло-голубым слоем инея, и с сердитым стуком поставил их на стол перед «неправильным иностранцем».
«Пошли вы – вместе с вашими традициями – куда подальше!», – мысленно ответил консервативному официанту Денис, после чего весело подмигнул Хуану Перрону, пристально смотрящему на него с большого поясного портрета, висевшего на неаккуратной кирпичной стене, мол: – «Лучше бы навели порядок на дорогах. А господин Перрон – тот ещё субчик. Сразу видно, что среди его ближайших родственников и тощие степные волки числятся…».
После неторопливого завтрака он отправился гулять по городу, до запланированной встречи со старинным приятелем оставалось порядка двенадцати часов.
Буэнос-Айрес Денису нравился. Не Барселона, конечно же, но было в облике города что-то – безусловно – симпатичное и неповторимое. Аура какая-то ощущалась.
«Эх, жалко, что осень на дворе!», – огорчался Денис. – «Летом бы здесь побродить, посмотреть…».
Он спустился в непрезентабельное и душное аргентинское метро, с трудом втиснулся в давно некрашеный вагон, проехал несколько станций. По противно-дребезжащему, местами откровенно ржавому эскалатору поднялся на поверхность, с удовольствием вдохнул полной грудью воздух, наполненный уже знакомыми запахами: сухими листьями платанов, жареными каштанами, колодезной водой, лёгкой горечью поздней майской осени…
Денис решил передвигаться по городу сугубо пешком, пользуясь наземным транспортом только для кратковременной передышки. Вот, и знаменитая площадь Сан-Мартин, от которой отходила одноимённая широкая улица.
Он, купив у уличного торговца большую говяжью сосиску, запеченную в тесте, и бумажный стаканчик с лимонадом, перекусил. В сосиску, похоже, щедро, не жалея добра, добавили эвкалиптовой целлюлозы, а лимонад своим вкусом, определённо, напоминал русский народный напиток, носящий гордое названье – «ситро».
Куда направиться дальше? Классический квадратный сквер, полный скромными осенними цветами, шикарный ярко-зелёный газон, проспект Леандро Алеем, книжный магазин достославных братьев Лашкевич.
Пройдя мимо знаменитой Британской башни, он повернул примерно на сто двадцать градусов и зашагал к парку Ретиро, откуда доносились звуки красивой музыки – нечто среднее между томным аргентинским танго и классическим русским романсом. Приятный, немного хриплый мужской голос пел – с лёгким надрывом:
Вы – не забудете меня! Я в это – верю…
Вы – остаётесь, я – вновь – ухожу.
Такая милая, на краешке постели…
Скорей утрите – эту горькую – слезу!
Вы – не забудете меня! Я это – знаю…
И наваждением остался жёлтый сон,
В котором вас – так нежно я ласкаю,
В котором в вас – так нежно – я влюблён!
Вы – не забудете: дрожащею рукою
Махнуть мне на прощанье – как всегда.
И бригантина, вновь влекомая Судьбою,
Уходит в море, словно – навсегда…
Я не забуду вас – на краешке Вселенной!
А, как вернуться хочется – подчас…
К вам, любящей – так верно, неизменно,
Когда заходит солнце – всякий раз…
Такая – милая, на краюшке – постели…
Лишь свет в глазах, да плеч лишь – белизна.
И ваши голые, бесстыжие колени
Во сне опять целую – как всегда…
Такая – милая, на краюшке – постели…
А в небе снова – теплится заря.
Быть может, мне вернутся – в самом деле?
О, господа, рубите ж якоря!
Такая – милая, на краюшке – постели…
Такая милая…. И теплится заря…
Такая милая…. Да, что я – в самом деле?
Такая милая…. Рубите ж якоря!
Такая – милая, на краюшке – постели…
Такая милая…. Рубите – якоря…
Грустная такая песенка, очень правильная – сразу вспомнились Танины добрые глаза, её тихая и застенчивая улыбка.
Подошёл полупустой неуклюжий троллейбус, в его плохо вымытых окошках замелькали местные достопримечательности: площадь Конституции, низенькая православная церковь на углу авенида Облигадо, Дворец трибуналов…