Жёлтая роза
Шрифт:
— И полностью рассчитался со старшим?
— Рассчитался.
— Ты больше никому не должен?
— Странные ты вещи спрашиваешь! Я не должен даже самому попу. А впрочем, что тебе за дело?
Табунщик покачал головой и отбил горлышко ещё у одной бутылки. Он собрался налить и пастуху, но тот закрыл стакан рукой.
— Что, не хочешь отведать моего пива?
— Я помню правило: «После пива вино — всегда, после вина пиво — никогда».
Табунщик сам выпил всю бутылку до дна и вдруг начал философствовать. Это часто случается с человеком после пива.
— Видишь ли, дружок, ничего нет на свете отвратительнее лжи. Я только раз в жизни солгал, да и то не для собственного спасения. Это и сейчас лежит камнем на моей совести. Чабанам ещё простительно врать, но парню, разъезжающему на коне, — ни-ни! У чабана даже предки, и те лгали. Их праотец Иаков провёл тестя со своим пёстрыми барашками, соврал ему. Он же ослепил своего родного отца рукавицей Исава: ему он тоже врал. Поэтому не удивительно, что все его потомки, пасущие овец, лгут. Ложь под стать чабану, но не пастуху.
Пастух захохотал во всё горло:
— Эх, приятель! Хороший бы вышел из тебя проповедник! Ты проповедуешь не хуже, чем легат из Балмазуйвароша на троицын день.
— Гм, дружок! Для тебя не велика беда, если б из меня вышел хороший проповедник; хуже то, что я мог бы быть и хорошим следователем. Ты говоришь, что никому на свете не должен ни ломаного гроша?
— Никому на свете.
— Правда?
— Правда.
— А это что такое? Ну-ка, глянь, узнаёшь эту бумажку?
Он вынул из кармана злополучный вексель и поднёс его к глазам приятеля.
Лицо пастуха сразу побагровело от гнева и стыда.
— Как он попал к тебе в руки? — воскликнул он и вскочил с места.
— Очень просто. Только ты сядь, дружок, не вскакивай до поры до времени. Ведь я же не допрашиваю, а только проповедую. Так вот, тот честный человек, у которого ты оставил этот вексель вместо платы наличными, недавно покупал лошадей из нашего табуна. Он расплачивался векселями. Я спросил у него, что это такое? Он объяснил мне и, между прочим, сказал, будто ты уже знаешь, что это за штука вексель. Он показал мне твою подпись и посетовал, что в векселе допущена некоторая неточность: не обозначено, где следует произвести уплату. Сказано лишь, что на Хортобади, но хортобадьская степь велика. Так вот, я дам тебе эту бумажку, чтобы ты исправил ошибку. Пусть барышник не говорит, что его подвёл хортобадьский пастух. Напиши-ка здесь вот: «Подлежит уплате на Хортобади, во дворе корчмы».
Шандор говорил так мягко, что обескуражил своего дружка. Тот поверил, что речь и впрямь идёт о чести табунщиков и пастухов.
— Ладно. Изволь, для тебя я сделаю это.
Они постучали по столу. Вышла Клари, украдкой наблюдавшая за ними из дверей корчмы. К вящему своему удивлению, она застала парней не дерущимися, а мирно беседующими.
— Милая Клари, принеси нам перо и чернильницу, — попросил Шандор.
Девушка принесла письменные принадлежности из комнаты городского комиссара.
Потом полюбопытствовала, зачем они понадобились им.
Табунщик, ткнув пальцем в бумагу, указал место, где пастух должен писать, и начал диктовать:
— «Подлежит уплате в Хортобади». Это уже есть. Нужно ещё дописать: «Во дворе корчмы».
— Почему во дворе?
— А потому, что иначе нельзя.
Между тем гроза стремительно приближалась. Вихрь опередил её, серым пыльным облаком окутав небо и землю. Чайки с криком кружились над рекой Хортобадь. Стаи ласточек и воробьёв спешили укрыться под крышей. Громкий гул доносился из степи.
— Не пойдёте в корчму? — спросила девушка у пастухов.
— Нет, не пойдём. У нас здесь дела, — отвечал табунщик.
Когда пастух кончил писать, табунщик взял у него перо и, перевернув вексель, написал на обороте красивыми, круглыми буквами свою фамилию и имя.
— Для чего это ты ставишь здесь свою фамилию? — полюбопытствовал пастух.
— А для того, что, когда настанет срок уплаты по этому векселю, платить эти десять форинтов буду я, а не ты.
— Зачем тебе платить вместо меня?
— Затем, что это мой долг, — сказал табунщик, поднявшись с места и сдвинув на затылок шляпу. Его глаза метали искры.
Лишь при этих словах пастух понял всё и побледнел. Теперь он уже знал, что его ждёт. Девушка ничего не понимала ни из этого писанья, ни из этой ссоры. Она покачала головой, как бы говоря: «Ну и чудаки!» При этом так и зазвенели её позолоченные серьги. О тебе идёт речь, Жёлтая Роза! О тебе! Табунщик аккуратно сложил вексель и очень вежливо обратился к девушке, протягивая ей бумажку:
— Прошу вас, милая Кларика, будьте так любезны, положите бумажку к себе в ящик. А когда с онодской ярмарки вернётся барышник, господин Пеликан, и заедет сюда пообедать, передайте ему. Скажите, что это от нас обоих, старых однокашников: Ферко Лаца и Шани Дечи. Мы ему сердечно благодарны. Один из нас уплатит, а кто, увидим.
Девушка пожала плечами, странные, мол, люди, даже не дерутся. Пишут на какой-то бумажке свои фамилии.
Она собрала письменные принадлежности и отнесла их обратно в комнату городского комиссара, находящуюся в конце террасы с колоннами.
12
Сохраняя полнейшее спокойствие, табунщик наполнил пивом последнюю кружку. Пастух тоже вылил остатки красного вина в свою чарку. Чокнулись, пожелали друг другу здоровья и разом осушили до дна. Затем табунщик, облокотясь о стол, заговорил:
— До чего же хороша эта большая хортобадьская степь!
— Да, степь большая.
— Мне кажется, она не меньше той степи, по которой Моисей сорок лет водил иудейский народ.
— Тебе лучше знать. Ты читаешь библию.
— Но как ни велика эта хортобадьская степь, нам обоим всё-таки в ней тесно.